О НЕДОУМЕНИЯХ, ВЫЗЫВАЕМЫХ РУССКИМ ПЕРЕВОДОМ СВ. КНИГ ВЕТХОГО ЗАВЕТА
П. Горский-Платонов, 1877.
к оглавлению
Статья первая
Данная статья выставлена для ознакомления имевших место мнений по данной теме, а не как факт одобрения или неодобрения ее о.Олегом Моленко.
В конце 1875 года напечатана была преосвящ. Феофаном статья («Душеп. Чтение» ноябрь), в которой высказано было несправедливое, по моему убеждению, мнение о русском переводе книг Свящ. Писания Ветхого Завета. Автор доказывал, что должно переводить не с еврейского текста, а с греческого перевода, и что потому недавно изданному переводу ветхозаветных книг, основывающемуся предпочтительно на тексте еврейском, не следует усвоять в церкви значения руководительного. Церковь, по мнению автора, должна держаться перевода греческого, в котором ветхозаветные книги имеют «точное соответствие с тем словом, какое первоначально изошло из уст и рук пророческих на еврейском».
Основания, приведенные автором в пользу своей мысли, подвергнуты были посильному разбору в моей статье, напечатанной в «Православном Обозрении» (ноябрь, 1875 года). Нельзя было думать, что этот краткий разбор склонит преосвященного Феофана к изменению его суждений. Многое в разборе было не досказано; многое осталось в виде намеков. И по этому основанию и потому, что убеждения почтенного автора были, высказаны им с живостию и силою, никак не позволявшими надеяться на уступчивость, должно было ждать нового слова с его стороны. Потому напечатанное в февральской книге «Душеполезного Чтения» за 1876 год заявление редакции, в котором сказано: «ожидающим ответа (на статью, помещенную в ноябрьской книжке «Православного Обозрения) преосвященный Феофан объявляет, что отвечать не будет», принято было мною не за выражение уступки в мнении, но за выражение нежелания продолжать спор собственно со мною. Не отыскивая причин такого нежелания, я встретил его с большим сочувствием. Суждениями почтенного автора вносилась, по моему убеждению смута в такое дело, в котором быть ей не надлежало.
С течением времени оказалось однако же, что решение, объявленное почтенным автором, было принято им не надолго. В майской книжке «Душеполезного Чтения» за 1876 год напечатан им ответ на мою статью, ответ, правда, не желающий носить на себе название ответа, но тем не менее не могущий носить никакого иного названия. Суждения, высказанные автором в его первой статье и вызвавшие некоторый отпор с моей стороны, так близки сердцу автора, что он не мог надолго отказаться от желания изложить их с новыми разъяснениями. Плодом этого желания было не только появление сейчас упомянутого ответа, но и появление еще нескольких статей, посвященных тому же предмету и тем же воззрениям. Они напечатаны в 19 и 23 №№ «Церковного Вестника» за 1876 год и в сентябрьской книжке «Душеполезного Чтения» за тот же год.
Это неоднократное и продолжающееся в течение довольно продолжительного периода времени разъяснение вопроса, действительно важного имеет для читателей весьма немалое значение. Она имеет дело с рядом статей, толкующих об одном и том же, являющихся после долгих промежутков и, следовательно, исчерпывающих предмет с возможною для автора полнотою. Читателям легче видеть, в чем заключается главная сила предлагаемых им воззрений, и сколь велика она сама в себе.
Я принадлежал к числу усердных читателей этих статей и вынес из чтения их то убеждение, что автору нельзя защитить высказываемых им воззрений. Справедлив ли мой вывод, — пусть судят об этом другие.
При разборе упомянутых новых статей автора особенное внимание должно принадлежать статье, напечатанной в майской книжке «Душеполезного Чтения». К суждениям и доказательствам высказанным в ней мы будем присоединять, при их разборе, те разъяснения, которые автор дает в других напечатанных им статьях.
На первом месте упомянутой статьи автор поставил выписки из той статьи покойного митрополита Филарета, на которую сослался я в своем первом ответе И которая носит заглавие: «О догматическом достоинстве и охранительном употреблении греческого седмидесяти толковников и славянского переводов Священного Писания». Из выписок, сделанных автором, оказывается, что я не имел права ссылаться на покойного митрополита Филарета; ибо покойный держался, по словам преосвящ. Феофана, тех же мыслей, как и он.
Как ни странно слышать подобное уверение всем знакомым с деятельностию покойного митрополита по вопросу о переводе Священного Писания: но оно оказывается у автора основанным на выписках из упомянутой статьи самого митрополита Филарета. Следовательно документы представляются на лицо.
Первая выписка, свидетельствующая о единомыслии митрополита Филарета с преосвященным Феофаном, относится к вопросу о повреждении еврейского текста. «Чтимый владыка, говорит автор, смотрит на нынешний еврейский текст, как на поврежденный евреями, и притом намеренно, в видах облегчения споров с христианами. Вот его слова:
“Еврейский текст в начале времен христианства был в руках врагов его, и потому мог подвергнуться даже намеренному повреждению, как о сем говорит св. Иустин мученик в разговоре с Трифоном”».
Эти слова, действительно, принадлежат митрополиту Филарету, и автор, выписывая их, допустил только малую погрешность, заменив слово: подвергаться словом: подвергнуться, имеющим значение более решительное.
В приведенной выписке останавливает на себе внимание осторожность выражения: мог подвергаться. Не говорит митрополит Филарет: текст еврейский намеренно был повреждаем; нет, по его словам еврейский текст мог подвергаться повреждению даже намеренному, и затем следует указание на св. Иустина. Допускается возможность намеренного повреждения и свидетель приводится, которым высказано обвинение в повреждении: но перешла ли эта возможность в действительность, — автор ничего об этом не сказал. Заметим это. Тем более что всем нам известно, в какой мере слово всегда было послушно мысли митрополита Филарета.
Переходим к другой выписке.
Митрополит Филарет разбирает два места из книги псалмов, именно 13 стих 144 псалма и 17 стих 21 псалма. По поводу первого места он говорит, что в нынешнем еврейском тексте вторая половина стиха потеряна; а по поводу второго места делает следующее замечание, которое и выписывает преосвящ. Феофан:
«Нынешнее еврейское чтение сего места самою принужденностию состава слов и смысла обнаруживает повреждение текста, в котором не без причины можно подозревать неблагонамеренную руку еврея, искавшего средства уклониться от силы пророческого свидетельства о распятии Господнем».
Опять и здесь нельзя не обратить внимания на особенную осторожность выражения, употребленного митр. Филаретом. Не говорит он: вот место, поврежденное евреями. Он говорит только, что в этом месте не без причины можно подозревать. Даже прямого подозрения не решается высказать, а говорит только о не беспричинной возможности подозревать намеренное повреждение.
Уже по этим двум выпискам читатель может придти к опасению, что между воззрениями митрополита Филарета и преосвящ. Феофана окажется существенное разногласие, и это опасение перейдет в уверенность при разборе третьей и последней, относящейся к вопросу о повреждении еврейского текста, выписки, сделанной почтенным автором из статьи чтимого, как сам он выражается, Владыки.
Эта третья выписка сделана автором в таком виде:
«Несколько ниже, сказав, что еврейский текст надо принимать в соображение при истолковании Св. Писания (митрополит Филарет) прилагает: “сего существенного пособия не может сделать вовсе неупотребительным подозрение, которому подали повод евреи, в повреждении еврейского текста. Подозрение сие падает на те места, в повреждении которых евреи находили свою выгоду для споров с христианами”».
Выписка, сделанная и в этом виде, мало полезна для взглядов, защищаемых преосвящ. Феофаном. В ней речь идет только о подозрении, которому евреи только подали повод. Но важнее для нас в настоящем случае то, что и для получения малой пользы от слов чтимого Владыки автор вынужден был прибегнуть к средству не вполне извинительному. Он допустил в выписываемых им словах весьма важные изменения. Без этих изменений выписанное место должно читаться так:
«Сего существенного пособия не может сделать вовсе неупотребительным подозрение, которому подпали евреи, в повреждении еврейского текста. Подозрение сие падает на немногие места текста еврейского из числа тех, в повреждении которых евреи находили свою выгоду для споров с христианами».
Очевидно, что автору, делавшему выписку, не понравилось выражение, что евреи подпали подозрению. Автор мог видеть, что подпасть подозрению можно и не подавая к тому никакого повода; от подозрительного ока ничем оградить себя нельзя. И вот автор заменяет неугодные ему слова более решительным выражением: евреи подали повод к подозрению. Автору, во-вторых, не нравится, что в статье митрополита Филарета подозрение падает на немногие места; слово немногие выкидывается. Автору, в-третьих, не нравится мысль, что подозрение, падающее на немногие места, не может касаться многих других мест такого рода, которые выгодно было бы повредить евреям в борьбе с христианами. Слова, выражающие эту мысль, он опускает.
Читатели видят, что истинные слова митрополита Филарета приносят преосвящ. Феофану помощь весьма сомнительного свойства; но в тоже время они в праве, по-видимому, будут посетовать на излишнюю осторожность выражений митрополита Филарета. К чему, в самом деле, так упорно держаться выражений, недостаточно ясных: подозрение которому подпали; или: не без причины можно подозревать; или: мог подвергаться повреждению. Сказать бы лучше прямо, портили евреи текст намеренно или не портили? Почему так выражался митрополит Филарет, это увидят читатели впоследствии; точный смысл его выражений будет поставлен вне всяких сомнений и окажется совершенно несогласным с суждениями преосвящ. Феофана. А теперь перейдем к рассмотрению четвертой выписки, непосредственно следующей за тремя первыми. Она касается не столько еврейского текста, сколько греческого перевода и является в разбираемой нами статье в следующем виде:
«Текст 70 толковников есть древнейший перевод еврейских священных книг, сделанный просвещенными мужами еврейского народа, когда он еще не переставал быть народом Божиим, когда язык еврейский был еще живым языком, когда иудеи не имели еще побудительных причин превращать истинный смысл священных книг неправильным переводом. Следовательно в нем можно видеть зеркало текста еврейского, каков он был за 200 и более лет до Рождества Христова».
Автор сопровождает эту выписку следующим собственным рассуждением:
«Прибавим к сему: если нынешний еврейский текст далеко отстоит от текста 70-ти: то, на основании выраженной пред сим мысли, наверное можно заключить, что он уже не тот, который был за 200 и более лет до Рождества Христова, и которого зеркалом служит текст 70-ти. Если затем тот еврейский текст, который был за 200 слишком лет до Рождества Христова, истиннейший, то за отступлением от него нынешнего еврейского текста, где искать истиннейшего текста Св. Писания Ветхого Завета, как не в переводе 70, который признан зеркалом того древнейшего текста?»
В словах митрополита Филарета, на основании которых сделаны сейчас выписанные выводы, опять мы встречаемся со странною на первый взгляд осторожностию выражений. Не говорит он: перевод греческий есть зеркало текста еврейского. Он высказывает только мысль, что в греческом переводе можно видеть зеркало текста еврейского. Почему же только можно, а не должно? Неужели зеркало по местам потемнело и облезло? Да, такова действительно мысль митрополита Филарета, и она выражена им очень ясно в том же самом месте, которое приведено преосвящ. Феофаном. В подлиннике, после слов: «в нем (греческом переводе) можно видеть зеркало текста еврейского, каков он был за двести и более лет до Рождества Христова», поставлено: «исключая те места, в которых видны признаки изменения, происшедшего от разных причин в последствии времени». Итак митрополит Филарет находит в зеркале какие-то места, препятствующие зеркалу точно отражать еврейский текст. Оказывается, что по его суждению зеркало по местам (скольким, неизвестно) потемнело и облезло. Понятно, что преосвященному Феофану эти строки следовало опустить, что он и сделал. Если бы он не опустил их: то уже не имел бы никакой возможности присоединить к сделанной им выписке те рассуждения, к которым дает повод сравнение греческого перевода с зеркалом, и которые мною выписаны выше. Его рассуждения, без опущения указанных строк, могли бы принять следующий вид: «греческий текст есть зеркало древнейшего еврейского текста: но, к сожалению, это зеркало по местам потерпело изменения, происшедшие от разных причин в последствии времени».
Подобное рассуждение совершенно противоречило бы воззрениям преосвящ. Феофана, и этим вызвано было опущение неуместных строк. Дело ясно; ясно и то, почему митрополит Филарет не мог сказать, что на греческий перевод должно смотреть как на зеркало древнейшего текста еврейского.
Замечательно, что кроме этого неизбежного опущения двух строк, автору по такой же необходимости пришлось опустить еще три строки, взглядам его совершенно несоответствующие. Между двумя выписанными им периодами речи, посредине их, в подлиннике поставлено: «о времени составления перевода седмидесяти свидетельства различны: но то несомненно, что начало его восходит далеко за двести дет до Рождества Христова». Митрополит Филарет, как оказывается из этих слов, не признавал заслуживающими доверия распространившиеся в последствии сказания об одновременном, в течение краткого срока, совершении греческого перевода. Только начало перевода он относит далеко за двести лет до Рождества Христова. А в какое время переведено было на греческий язык все ветхозаветное Священное Писание, — в решении этого вопроса он нисколько не склонен следовать сказаниям о том, как семьдесят переводчиков, отвезенных на уединенный остров, запертых по отдельным келлиям, совершили весь перевод в семьдесять дней и тому подобное. Между тем в глазах неумеренных чтителей перевода греческого, начиная с Экономоса, эти сказания составляют один из краеугольных камней, на которых зиждется вера в непогрешимость перевода семидесяти.
Еще с большею ясностию обнаружилась невозможность соглашения воззрений митрополита Филарета с воззрениями преосвящ. Феофана в выписке, непосредственно следующей за приведенною выпискою.
Как но суду Владыки, спрашивает преосвящ. Феофан, должно относиться к еврейскому тексту, и отвечает: не бросать его, а иногда обращаться к нему для соображений при толковании Писания.
В доказательство того, что так мыслил митрополит Филарет, автор делает следующую выписку из его статьи:
«Справедливость, польза и необходимость требуют, чтобы и еврейский текст был принимаем в соображение при истолковании Св. Писания. Подозрение в повреждении еврейского текста довольно сильно, чтоб опровергнуть исключительную привязанность к сему тексту и чтобы доказать догматическую важность текста 70; но оно не дает основания тому, чтобы совсем отвергнуть употребление текста еврейского. Те места, которые повреждать евреи не имели нужды, должны быть употребляемы в соображение при истолковании Св. Писания».
Автор выписывающий прибавляет к этому: «Итак еврейский текст состоит в подчиненном отношении к тексту 70-ти. Последний господствует, а тот прислуживает. Заправлять делом понимания Св. Писания должен текст 70-ти».
Вывод, сделанный автором из приведенной им выписки, по-видимому, сделан правильно. Митрополит Филарет говорит, что текст еврейский должен быть принимаем в соображение, только в соображение. Очевидно с этим суждением стоит в совершенном согласии суждение преосвящ. Феофана, что текст 70-ти господствует, а еврейский прислуживает. Внимательному читателю при виде такого согласия остается подивиться только тому, что покойный митрополит плохо управлял ходом своих мыслей. Замечание это невольно вызывается его словами: «подозрение в повреждении еврейского текста довольно сильно, чтобы опровергнуть исключительную привязанность к сему тексту». Зачем здесь слово: довольно? Зачем здесь слово: исключительную? Об исключительной привязанности к еврейскому тексту, то есть, о безусловном следовании тексту еврейскому, с исключением всякого внимания к переводу греческому, не должно бы быть и помину там, где речь ведется в том смысле, что текст еврейский должен быть принимаем только в соображение. Еще большею странностию поражает выражение: довольно сильно. Неужели исключительная привязанность к еврейскому тексту, немыслимая в настоящем случае и сама по себе (т.-е. по ходу мыслей автора), не должна сокрушаться в конец силою подозрения в повреждении еврейского текста? Совершенно непонятно, почему же это подозрение оказывается не имеющим всесокрушающей силы даже по отношению к исключительной привязанности, а является только довольно сильным, по выражению митрополита?
За ход мыслей митрополита Филарета читатель, конечно, опасаться не должен. Вина возможного смущения кроется единственно в неточности, с какою выписаны слова его статьи.
Первый пункт выписки в подлинном своем виде читается так:
«Справедливость, польза и необходимость требует, чтоб и еврейский текст также в догматическом достоинстве принимаем был в соображение при истолковании Священного Писания».
Опущенные преосвященным Феофаном слова: также в догматическом достоинстве дают речи тот смысл, что и текст еврейский имеет обязательную догматическую силу для верующего, и именно в этой своей силе должен быть принимаем в соображение при истолковании Священного Писания. Этого требуют справедливость, польза и необходимость. С таким ясным и решительным выражением мысли о значении еврейского текста автору, держащемуся совершенно противоположных взглядов, ничего не оставалось сделать, как только выкинуть его.
Далее, после смутивших нас слов об исключительной привязанности к еврейскому тексту, в подлиннике стоят слова, также совершенно непригодные для преосвящ. Феофана, а имению:
«Немногие поврежденные или подозрительные в поврежденности места текста еврейского известны и обличены и потому неопасны для исследователя».
Эта вредная мысль, конечно, выкинута.
Даже и тот пункт, который следует за сейчас приведенным и выписан преосвященным Феофаном, не мог в его выписке явиться в своем настоящем виде. Вместо: «те места, которые повреждать евреи не имели нужды, должны быть употребляемы» и проч., в подлиннике читаем: «Но есть другие многие (в противоположность немногим подозрительным) места, которые повреждать евреи не имели нужды, и которые не быв сомнительны, с пользою могут, а иногда и по необходимости должны быть употребляемы в соображение при истолковании Священного Писания».
Казавшееся странным или неуместным в словах митрополита Филарета об исключительной привязанности к еврейскому тексту перестает быть таковым, когда мы прочли не неверный список, а самый подлинник. Усвояя еврейскому тексту догматическое достоинство, митрополит Филарет имел право восставать только против исключительной привязанности к этому тексту. А в урезанной выписке его слов речь об этом выходила действительно странною и непонятною. Автор, делавший выписку с сокращениями, должен был бы сделать большие сокращения, должен был бы спрятать не одну голову, но и ноги.
Подводя итог доселе сделанным выпискам, находим, что даже избранные преосвящ. Феофаном в свою пользу места из статьи митрополита Филарета достаточно свидетельствуют о совершенном разногласии этих двух писателей. Один утверждает, что еврейский текст поврежден, и что за повреждением его остается подлиннейший перевод греческий; другой утверждает, что еврейскому тексту нужно усвоять догматическое достоинство, и что только немногие места в нем подозрительны в поврежденности. Один думает, что греческий перевод имеет «точное соответствие с тем словом, какое первоначально изошло из уст и рук пророческих»; другой находит в греческом переводе «признаки изменения, происшедшего от разных причин в последствии времени». Большого разногласия и желать нельзя.
Остается только выразить удивление попытке присвоить «чтимому Владыке» взгляд, против которого он решительно восстает всею статьею своею, имея в виду некоторых тогдашних ревнителей греческого перевода. С целью именно противодействовать их воззрениям он с особою подробностью и силою доказывает положение: «справедливость, польза и необходимость требует, чтобы и еврейский текст также в догматическом достоинстве принимаем был в соображение при истолковании Священного Писания». Чем именно он доказывает это положение, излагать здесь не видится нужды. Дело приведено в достаточную ясность и без того; останавливать еще долее внимание читателей на мысли о непримиримости воззрений преосвященного Феофана с суждениями митрополита Филарета было бы бесполезно. Ограничусь двумя замечаниями, из которых одно остается еще в долгу за мною.
Читатели припомнят, что митрополит Филарет с величайшей сдержанностью выражался относительно повреждения еврейского текста, употребляя обороты речи такие: «подозрение, которому подпали»; или: «не без причины можно подозревать», или: «мог подвергаться повреждению». Причина этой сдержанности заключается в том, что обвинение иудеев в повреждении еврейского текста высказывалось некоторыми из отцов церкви. С обвинением, исходящим из такого источника, митрополиту Филарету следовало обходиться осторожно, хотя бы он и признавал его недостаточно основательным. Человеку, например, в моем положении не было особенных затруднений сказать: «мысль о намеренной или полунамеренной порче текста еврейского должна быть кинута как оружие старое, теперь совсем непригодное». В крайнем случае такой отзыв относительно обвинения, высказанного некоторыми отцами церкви, можно приписать моему личному легкомыслию. Но в положении митрополита Филарета и — делать подобными отзыв было совершенно неудобно. Потому-то он так охотно и избирал выражения, в которых высказывалось бы не обвинение в повреждении, а только некоторое подозрение, разделяемое ли автором,— не известно.
Другое замечание. Как верен был митрополит Филарет в течение всей своей жизни убеждению в необходимости усвоять еврейскому тексту догматическое достоинство: на это он дал доказательство и в начале и в конце своей ученой деятельности. Он был в главе редакторов того перевода ветхозаветных книг, которому не суждено было появиться в руках читателей. Говорю о переводе Павского, начало которого было напечатано в двадцатых годах текущего столетия и десятки лет лежит в складах Синодальной типографии. А перед концом жизни митрополит принимал самое деятельное участие в пересмотре перевода той части Псалтири, которую Святейшим Синодом поручено было перевести Московской духовной академии. Мне довелось быть ближайшим свидетелем его участия в этом деле, участия, которое было так велико, что буквально ни одно слово вновь исправленного перевода не миновало его всестороннего рассмотрения. Перевод, им пересмотренный, был напечатан в «Душеполезном Чтении». И этот последний и перевод Павского были совершены, а покойным митрополитом пересмотрены, в одном и том же духе совершенного доверия к еврейскому тексту. Спорить против этого невозможно по осязательности доказательств. В переводе, например, целых семидесяти пяти псалмов есть только три места, где признано было справедливым принять в руководство не еврейский текст, а греческий перевод; а между тем греческий перевод Псалтири более чем перевод многих других книг разнится от текста еврейского. Силу этого доказательства по отношению к вопросу: каковы были воззрения митрополита Филарета на еврейский текст, нельзя ослабить предположением, что он может быть не совсем внимательно отнесся к труду, представленному на его рассмотрение. Кто знает его деятельность, тому подобное предположение не может придти на мысль; а для незнающих у меня сохранились тетради перевода с собственноручными замечаниями митрополита Филарета, сделанными с обычною ему тонкостию и глубиною. Поучительно в приложении к настоящему делу в этих замечаниях особенно то, что целое почти полустолетие, протекшее со времени редактирования митрополитом перевода Павского, не оказало ни малейшего влияния на изменение взглядов редактора. Как тогда, так и пятьдесят почти лет спустя, он руководствовался неизменно началом, что в основание перевода следует класть текст еврейский. Это то самое начало, которое руководило и составителей недавно изданного перевода ветхозаветных книг. Но держаться его — не значит иметь исключительную привязанность к тексту еврейскому; не значит того, что не нужно обращать внимания на перевод греческий. Он, повторю сказанное мною в первой статье, иногда дает основания к восстановлению истинного вида текста еврейского. Теперь позволительно, кажется, выразить надежду, что вторичной попытки привлечь митрополита Филарета в число лиц, несочувственно относящихся к переводу ветхозаветных книг с еврейского подлинника, никем сделано не будет.
Второй отдел своего ответа на мою статью преосвящ, Феофан посвящает решению вопроса: «Какая Библия была в руках св. Апостолов»?
Ответ дается такой:
«Очевидно Библия в переводе 70; но иногда они (апостолы) заглядывали и в еврейскую Библию. Это впрочем так редко, что и поминать о том не следует, — 3—4 на 238 случаев».
И еще:
«В руках св. Апостолов была, исключительно Библия в переводе 70: и потому, если значится что у них по еврейской Библии, то это есть незначительная случайность».
Читая этот ответ, можно высказать некоторое сочувствие к обнаруженной автором доле уступчивости. Прежде он утверждал, что «верующие христиане в церкви Божией до единого и не знали другого Слова Божия, кроме того, которое существовало в переводе 70 толковников». А теперь автор думает, что и «апостолы иногда заглядывали в еврейскую библию». Между незнанием еврейской библии и заглядыванием в нее есть довольно существенная разница.
Гораздо менее сочувствия возбуждает в ответе автора его нежелание обращать внимание на те случаи, когда апостолы приводят ветхозаветные изречения по тексту еврейскому, вопреки переводу греческому. По выражению автора, об этих редких случаях «и поминать не следует; это незначительная случайность». Подобные выражения не могут быть поставлены в образец богословствований и ни никак не могут быть соглашены с теми побуждениями, которые руководят автором в его статьях. Побуждения его, как увидим после, сводятся к желанию охранить Библию от всякого приражения свободомыслия. А между тем сам автор подает пример нежелательного для него самого отношения к Слову Божию.
Еще одно замечание. Оспаривая положение автора, что «в греческом переводе святая церковь указала нам подлиннейшее откровение ветхозаветное», я указал между прочим (Правосл. Обозр. ноябрь, 1875) на то, что и апостолы в некоторых местах отвергают перевод греческий и приводят слова Ветхого Завета по тексту еврейскому. Отсюда следует, говорил я, что греческий перевод не представляет собою подлиннейшего откровения ветхозаветного. Если бы он был таков, то апостолы пользовались бы в указанных местах только им, а не еврейским текстом, от него отличным. Нельзя же допустить мысль, что апостолы не умели определить подлиннейшего откровения ветхозаветного. Вместо ответа на это замечание теперь приходится слышать слова: «не стоит обращать внимания на эти места: их мало». В этих словах ответа нет; много или мало,— в данном случае это разницы не делает, Но удовольствуемся тем, что дает автор, и перейдем к более подробному разбору его ответа на его же вопрос: «Какая Библия была в руках св. апостолов». Автор говорит:
«Когда Экономос вел спор с модными богословами греческого королевства, защищая достоинство перевода 70 толковников, ему возражали: что ты споришь? Смотри, и св. апостолы употребляли еврейскую Библию. Чтобы зажать рот этим крикунам, он сделал выписку всех мест Ветхого завета, приведенных в Новом, и против каждого места поставил соответствующую выписку из Ветхого Завета по переводу 70 и по еврейскому тексту. Всех мест приведенных в Новом Завете из Ветхого нашел он 238. Стоит только просмотреть эти выписки, чтобы удостовериться, что все места из Ветхого Завета в Новом приводятся по переводу 70, исключая трех—четырех».
Двести тридцать восемь мест и из них только три-четыре места приводятся по еврейскому тексту, а все остальные по переводу семидесяти! Пропорция подавляющая, имеющая силу зажать рот модным богословам и крикунам греческого королевства!
Не принадлежа к их числу и предоставляя им самим решение вопроса, оставаться ли им навсегда в немоте, я, с своей стороны, предпочитаю всмотреться попристальнее в пугающие цифры. При спокойном исследовании они, может быть, окажутся не столь страшными, как думают другие. Эту надежду возбуждают во мне следующие обстоятельства.
Экономос не сам сличает еврейский текст с греческим, не предоставляет сличения и читателям, то есть не печатает еврейского текста параллельно с греческим, а употребляет способ сличения совершенно особый. Он берет латинский перевод Библии, изданный в XVII веке, перелагает потребные места с латинского языка на греческий, и в этом переложении думает представить читателям точный перевод еврейского текста. Этот окольный путь может оказаться не самым благонадежным. Легко может быть, что в латинском переводе, составленном Монтаном в XVII веке, есть места неточно переведенные. Легко может быть и то, что переводя с латинского на греческий Экономос не везде безукоризненно точен. Во всяком случае некоторые надежды питать можно,
Подает надежду и такое соображение. Трудно допустить, чтобы в двухстах слишком случаях приведения мест Ветхого завета в Новом, насчитываемых Экономосом, встречались исключительно только такие места, где греческий перевод разнится от текста еврейского. Трудно допустить это, потому что перевод семидесяти гораздо чаще бывает сходен с еврейским текстом, нежели несходен. Перелагая эту мысль на цифры, я уже говорил прежде что общим счетом на сто слов приходится пять слов разницы греческого текста от еврейского, а в девяносто пяти словах оба тексты сходны между собою. При таком отношении между текстами греческим и еврейским в высшей степени невероятно, что будто новозаветным писателям, приводящим места из Ветхого Завета, каждый раз приходилось иметь дело с такими местами, где текст греческий расходится с еврейским. Скорее нужно ждать, что в большей части приводимых мест окажется сходство между еврейским и греческим текстами. А при сходстве не так легко будет поддержать убеждение, что во всех сходных местах апостолы пользовались греческим текстом, а не еврейским. Если напр. слово Бог поставлено и в еврейском тексте и в переводе семидесяти и у апостолов, то доказать, что апостолы взяли слово Бог непременно из перевода семидесяти, а не из еврейского текста, будет довольно затруднительно. Защитникам этой мысли по необходимости придется прибегать к доказательствам сомнительного значения. А между тем положение дела, и по признанию Экономоса и по признанию преосв. Феофана, действительно таково, что большей частью и текст еврейский и текст семидесяти и текст апостольский согласны между собою.
Еще более надежду подает замечание, высказанное Экономосом, разделяемое и преосвящ. Феофаном, что часть мест, проводимых апостолами из Ветхого Завета, приводится ими не слово в слово, а только по мысли. В этих случаях еще затруднительнее, будет доказать, при тождестве мысли и подлинника и перевода, что мысль приводится апостолами по переводу, а не по подлиннику.
Некоторое облегчение уже есть, и получается оно еще прежде рассмотрения мест Ветхого Завета, приводимых в Новом Завете. Теперь посмотрим, какие результаты окажутся после их рассмотрения. Само собою разумеется, что вниманию читателей предложены будут только результаты этого труда, но впрочем в таком виде, что проверка их останется возможною.
Все двести тридцать восемь мест, имеющие у Экономоса свой №, начиная с 1-го и кончая 238-м, должны быть разделены, по рассмотрении, следующим образом.
1) Места, приводимые в Новом Завете по переводу семидесяти суть следующие: 9. 18. 61. 67. 75. 80. 85. 87. 93. 121. 125. 128. 133. 147. 174. 176. 191. 199. 212.
Сюда включены и такие места, где разница перевода семидесяти от еврейского текста заключается лишь в употреблении множественного числа вместо единственного или в опущении местоимения и тому под.
2) Места, приводимые хотя и не вполне по переводу семидесяти, но ближе к нему, чем к еврейскому тексту. Таковы: 6. 35. 45. 92. 102. 118. 120. 127. 129. 136. 159. 167. 180. 181. 182. 188. 193.
3) Места, приводимые по еврейскому тексту. Таковы: 3. 16. 38. 42. 130. 134. 164. 214.
4) Места, приводимые хотя и не вполне по еврейскому тексту, но ближе к нему, чем к переводу семидесяти. Таковы: 11. 13. 19. 31. 33. 34. 81. 83. 98. 109. 110. 119. 132, 141. 142. 154. 168. 203. 211. 224.
5) Места, приводимые не сходно ни с еврейским, ни с греческим текстом, хотя и тот и другой тексты между собою в этих местах сходны. В этом разряде различим, для точности, два рода мест: к первому отнесем те, где несходство более значительно; ко второму — те, где оно весьма незначительно. К первому принадлежат: 10. 32. 55. 56. 63. 68. 76. 89. 91. 112. 114. 116. 144. 217. 218. 219. 223. 230. 237. Ко второму принадлежат: 1. 20. 21. 22. 23. 28. 29. 30. 39. 44. 47. 60. 65. 100. 131. 135. 139. 156. 161. 163. 169. 183. 185. 186. 192. 197. 198. 201. 204. 206. 208. 209. 210. 213. 220. 226. 234.
6) Места, приводимые не сходно ни с еврейским, ни с греческим текстом, хотя и тот и другой текст между собою в этих местах не сходны. Таковы: 2. 4. 23. 36. 40. 43. 48. 51. 53. 62. 69. 73. 79. 84. 86. 103. 104. 105. 107, 113. 115. 117. 122. 145. 146. 149. 130. 131. 153. 158. 162, 194. 193. 196. 200. 215. 216. 221. 222. 223. 227. 228. 229. 231. 232. 233. 235. 236. 238.
7) Места, приводимые сходно и с переводом семидесяти и с текстом еврейским, которые между собою здесь сходны. Таковы: 7. 8. 12. 17. 24. 26. 27. 34. 37. 41. 46. 50. 52. 59. 64. 77. 88. 94. 95. 96. 99. 101. 106. 111. 123. 124. 126. 137. 138. 140. 143. 148. 160. 165. 172. 175. 177. 179. 184. 189.
8) Места, приводимые сходно с еврейским текстом, но с некоторыми отличиями в выражениях против перевода семидесяти, согласного однако же с еврейским текстом. Таковы: 14. 15. 57. 58. 66 (отчасти). 70. 71. 72. 74. 78. 82. 90. 97. 108. 152. 155. 157. 170. 178. 187. 190. 202. 203. 207.
9) Места, подлежащие по разным причинам исключению из процесса сравнения. Таковы: 5. 49. 166. 171. 173.
Что же выходит?
Выходит совсем не то, что утверждает преосвящ. Феофан. По его словам, «стоит просмотреть эти выписки, чтоб удостовериться, что все места из Ветхого завета в Новом приводятся по переводу 70, исключая трех, четырех». В действительности же:
1) только девятнадцать мест приводится по переводу семидесяти;
2) только семнадцать мест приводится в переводе более близком к семидесяти, чем к еврейскому тексту;
3) восемь мест приводится по еврейскому тексту;
4) двадцать мест приводится в переводе более близком к еврейскому тексту, чем к переводу семидесяти;
5) сто пять мест приводятся с отличиями и от еврейского и от греческого текста;
6) сорок мест не разнятся ни от еврейского, ни от греческого текста;
7) двадцать четыре места не разнятся от еврейского текста, с которым сходен и греческий, но некоторые отличия в выражении от греческого перевода имеют;
8) пять мест приведены напрасно.
Очевидно, что из этих итогов не может выходить то желаемое заключение, ради которого Экономос предпринимал труд сличения. Но трудился он не даром же, не ради противных для него воззрений. Он пытается сгладить значение итогов и производит это при помощи следующих приемов. Один прием сам собою, без особых усилий, приходит на мысль. «Итоги не хороши; подводить их не следует». Так Экономос и делает. Произведя сличение, итогов сличения он не подводит.
Другой прием так же очень прост и сам напрашивается на мысль. О местах, которые и в еврейском тексте и у семидесяти и у апостолов сходны, можно сказать, что они заимствованы, очевидно, у семидесяти. Хотя это совсем и не очевидно: но, с другой стороны, нельзя же доказать и того, что подобные места взяты из еврейского текста. При этом на помощь Экономосу являются фразы в роде следующих: «в наибольшей части таких мест есть оттенки, определенно отличающие текст семидесяти от еврейского, и оттенки эти удержаны апостолами. Следовательно»... В действительности же оттенков в этих местах никаких нет; и перевод и подлинник совершенно сходны.
Мысль об оттенках Экономос с удовольствием пускает в обращение и тогда, когда дело идет о случаях несходства текста апостольского с текстом семидесяти. За то, говорит, тут оттенки есть... Сходны текст семидесяти и текст апостольский: это хорошо; так тому и следует быть. Несходны они: и это не беда; «за то оттенки есть».
Читатель видит, что я смеюсь над этим приемом, и я имею на то право. И читатели получат это право, когда познакомятся с самыми способами производства оттенков в тех местах, где им быть не следует. Они возбуждают во мне полное негодование. Таковых способов несколько. В образец простейшего способа приведу следующий пример.
№ 143. С еврейского по-гречески выходит: Fagwmen kai piwmen, aurwn apoqnhsomen
У LXX: Fagwmen kai piwmen, aurwn gar apoqnhsomen
У апостола: Fagwmen kai piwmen, aurwn gar apoqnhsomen
Текст семидесяти и апостола буквально сходен. И греческий перевод, сделанный Экономосом с еврейского, был бы так же буквально сходен, если бы нё отсутствовал союз: gar, ибо. Но это ибо, в действительности, есть в еврейском тексте и выражено особою частицею, которая именно и значит ибо. Автор только пропустил ее, и таким образом подучился оттенок.
Пропуск — это один» из простейших способов производства оттенков. Но в распоряжении Экономоса находятся и другие способы. Всего чаще он пользуется заменою одного слова другим, подобозначущим, заменою производимою единственно вследствие желания получить оттенок. Например, стоит еврейское слово, означающее: дар. Если оно у семидесяти и у апостола переведено словом doma: то в греческом переводе с еврейского, сделанном самим Экономосом, непременно явится dvron, и получится оттенок. Даже так делается. Стоит у семидесяти и у апостола: gar. В своем переводе Экономос непременно поставит: oti А если там стоит oti: Экономос в своем переводе поставит gar, хотя одна и та же еврейская частица употреблена и в том и в другом случае. За то получаются оттенки.
Третий способ производства оттенков заключается в употреблении таких грамматических оборотов, которые по значению точно соответствуя и еврейскому и греческому тексту, по форме однако же отличали бы еврейскую речь от греческой. Например, если у семидесяти и апостола стоит: proporeusontai hmvn то у Экономоса для еврейского текста непременно появится: poreusontai emprosqen hmvn. Тоже значит: но оттенок получен. Особенно так называемые причинные формы еврейских глаголов дают Экономосу большой простор в производстве оттенков.
Чтобы не быть голословным, поименую точнее некоторые места, где Экономос занимается производством оттенков. Таковы: 22. 24. 26. 27. 34. 37. 42. 43. 45. 50. 52. 58. 39. 60. 61.64. 65.69. 71.72. 73.74. 75.77. 79. 85. 87.90.93. 101. 102. 106. 111. 112. 114. 121. 123. 126. 181. 137. 138. 143. 148. 155. 160. 161. 163.165. 173. 176. 177.178. 179. 180. 181. 184. 185.186. 190. 191. 196. 198.203. 204. 203. 210. 213. 220.232. 238. Указывая эти семьдесят мест, я не "убежден, что пропустил в своем указании малое количество подобных мест.
При таком способе действования, людям не имеющим охоты или возможности проверить сличения, производимые Экономосом, остается придти, после сличения его выписок к убеждению, что апостолы действительно приводили места из Ветхого завета почти исключительно по переводу семидесяти, а где не совсем по семидесяти, то по крайней мере с оттенками, принадлежащими семидесяти. Кому же придет на мысль подозревать, что в сличении, особенно такого серьезного свойства, производимых автором написавшим «в защиту перевода семидесяти четыре больших тома, могут оказаться приемы, способные привести в негодование?
Раскрывая эту слабую сторону Экономоса, считаю нужным оговориться. По приведенным образчикам нельзя составить правильного понятия об Экономосе. Он был человек несомненно многоученый, трудолюбивейший, владевший мыслию весьма гибкою. Уважение к этим его качествам удержало меня, в ответе па первую статью преосвящ. Феофана, от всякого о нем упоминания, хотя тогда и чувствовалась нужда сказать о нем несколько слов. Написанное о нем я выкинул из своей статьи по соображениям уважительного свойства. И теперь нежелательно мне, чтобы образ Экономоса остался у читателей с теми чертами, которые выяснились приведенными примерами. Для некоторого сглажения их считаю нужным заметить, что Экономос слишком привязан был к той идее, которая в более близкое к нам время получила название филеллинизма. По силе в ней этой идеи, Экономосу казалась совсем неуместною мысль, что греку, помимо своей греческой Библии, следует в иных случаях искать более правильного текста в какой-нибудь еврейской Библии. Греческая Библия и подлинное Слово Божие — это одно и тоже; иначе и быть не должно. В этой мысли велика примесь неправильного увлечения, как велика она и в другой любимой мысли Экономоса, что и русский язык, язык народа единоверного и близкого грекам, произошел от греческого: но это увлечение идет не из дурного источника, и не нам и не теперь строго судить его.
Объясняя и до некоторой степени оправдывая увлечение Экономоса, мы не должны сами становиться на его точку зрения. Понятная в нем, в нас она ничем не может быть оправдана. Мы и должны и не имеем препятствий отнестись к делу с большим беспристрастием.
При таком, более спокойном обсуждении дела и другое приводимое преосвящ. Феофаном, со слов Экономоса, доказательство в пользу мысли, что в руках св. апостолов была исключительно Библия в переводе семидесяти, кажется имеющим мало значения. Доказательство заключается в «согласии новозаветной фразеологии с фразеологиею семидесяти». В подтверждение согласия прежде всего приводятся собственные имена. «Все они приводятся по переводу 70, а их насчитывается до 400. В нынешнем же еврейском тексте они так переиначены, что часто не угадаешь, о ком речь. У них (?) нет Моисея, а есть Муса, нет Иерусалима, а есть Иерушалаим; нет Иисуса, а есть Егошуа».
Ради уяснения последующих общих замечаний начнем разбор этого доказательства с приведенных в нем примеров. Любопытно, что именно этих примеров и не следовало указывать автору по следующим причинам.
В еврейском тексте нет Мусса, а есть только Мошэ, и иначе прочесть это слово невозможно. Чтение, поставленное автором, приводит меня в совершенное недоумение. Во-вторых, произношение имени Моисея в греческом языке колеблется между MwshV и MwushV. Сам Экономос предпочитает первое чтение (ИV, 356), а более принятое чтение есть второе. Очевидно, как неудобно приводить пример, относительно которого нужно было бы с точностию выразиться так: «у евреев нет Мосеса, или по другому чтению Моисеса, а есть Мошэ». Прежде чем корить евреев за переиначение имени, нужно было бы установить одно определенное произношение этого имени в своем языке. В третьих, по духу греческого языка имена лиц, заимствуемые из иностранного языка, обыкновенно получают на конце прибавки. Если имя оканчивается на гласную, то обыкновенно прибавляется буква V; если на согласную: то обыкновенно прибавляется целый слог: oV. Совершается переделка, знакомая нам и по собственному языку; и у нас появились: Павел, Андрей, Алексей и тому подобные. Брать для точного филологического сравнения имена, к которым на другом языке приделано свое окончание — неудобно. В четвертых, разбирая Экономосово MwshV, находим, что оно совершенно точно соответствует еврейскому: Мошэ. Этот результат достигается следующим бесспорным путем. Первый слог: Мо одинаков. Следующая, третья, буква не могла быть выражена по-гречески иначе как сигмою, потому что звука ша в греческом языке нет; а прибегать к сложению согласных, как то делают другие народы в подобных обстоятельствах, употребляя напр. sch, греки не имели не только обычая, но даже и возможности. Ни при каком сочетании греческих согласных нельзя произвести звука ша. На этом основании во всех случаях передачи тех еврейских собственных имен, в которых есть звук ша семьдесять, за неимением более соответственного звука, ставили сигму. Итак греческое Mws совершенно, по возможности, соответствует еврейскому Мош более точного соответствия на греческом языке и быть не может. Четвертая буква греческого имени Моисея, произнесенная правильно, дает гласную э. Итак произошю Мосэ=Мошэ. А последняя согласная, сигма, приставлена по общему правилу огречивания иностранных собственных имен. Следовательно вместо переиначения оказывается совершенно тождество, только закрытое для людей, не имевших случая заниматься подобными вопросами.
В другом слове указанном для примера: Иерусалим, евр. Иерушалаим, ша заменено в греческом языке звуком са по неизбежности, выше объясненной. Остается разница в лишней гласной. Но эта разница так невелика, что по поводу ее никак нельзя говорить о переиначении, таком, при котором будто не угадаешь, о ком речь. Пререкаемая гласная действительно ли есть лишняя, или же она пропущена в греческой передаче? Думаю, что она пропущена в греческой передаче: но мысль эта держится на таких филологических основаниях, излагать которые здесь было бы неудобно. Ограничусь замечанием, что в Новом Завете одинаково употребительны два различных способа греческой передачи слова Иерусалим. Раз тридцать в новом Завете употреблено: Ierousalhm, и раз тридцать употреблено Ierosoluma. Какая из этих передач вернее, — разбирать это здесь излишне. Но одновременное существование двух способов передачи на, греческий язык одного и того же собственного имени во всяком случае заставляет сказать, что и этого второго примера не следовало указывать.
Третий пример: Иисусъ—Егошуа также неудачен. В еврейском языке иегошуа (или йегошуа) сократилось в иэшуа (или йэшуа), и эта сокращенная форма по возвращении иудеев из плена встречается не раз. Она очень близка, к греческому ihsouV. Чтобы признать это, стоит только вспомнить сказанное о звуке ша, о произношении греческой h, и о прибавке на конце личных собственных имен буквы V. Только гласный звук а откинут в греческой передаче, как соединенный с звуком горловым, не передаваемым на языке греческом. О переиначении со стороны евреев опять не может быть и речи.
Автора смущает несходство звуков; ни «не угадаешь, говорит он, о ком речь». Но в разнообразных примерах мы отчасти ознакомились с объяснением этого явления. Мы, видели, что кажущаяся разность в иных случаях может разрешиться в совершенное тождество при большем внимании к предмету наблюдения. Не нужно забывать, что особенности языка нам не переделать. Если нет напр. в греческом языке еврейских звуков ша, ца и еврейских горловых звуков: то по необходимости в греческой передаче явится разность в произношении многих собственных имен. Нельзя помешать и творчеству языка, переделывающего на свой лад чуждые ему сочетания звуков и приделывающего к чужим словам свои концы. Из этого творчества греческого языка выводить заключение об искажении еврейского текста было бы также несправедливо, как несправедливо было бы винить греков за искажение греческого текста на том основании, что мы из Моисиса сделали Моисея, из Иеремиаса—Иеремию, из Исаиаса—Исаию, из Малахиаса—Малахию ни так далее. Вместо того чтобы бесполезно тратить подобные обвинения, гораздо лучше было бы для исследований истины, если бы мы ознакомились с правилами передачи еврейских собственных имен на греческий язык. Есть много любопытных правил. При знакомстве с ними кажущиеся разности в произношении собственных имен, отличающие греческий перевод от еврейского текста, убавились бы весьма значительно; их осталось бы не более девятой доли. Но здесь не место говорить об этих правилах.
Для правильной оценки разностей в произношении собственных имен прибавлю еще два замечания.
Во-первых, наш русский язык, к великому нашему утешению, звуками своими богаче языка греческого. При передаче еврейских звуков в именах собственных мы не можем испытывать тех затруднений, в какие становится грек. Говорю это не к тому, что будто нам нужно переделать свое произношение еврейских имен, взятое с греческого, и привести его в большее согласие с произношением еврейским. Менять произношение, к которому все привыкли, нет настоятельной надобности. Я только хочу заметить, что неразумно было бы возводить в обязательное правило такую мысль: грек не может на своем языке передать такие-то еврейские звуки; а русский может, но не должен, потому что грек не может. Неужели в самом деле нам в этих случаях не должно пользоваться богатством своего языка, а должно искусственно накидывать на себя бедность? Думаю, что с обязательностию переобувания людей из сапогов в лапти помириться нельзя.
Другие замечание. Нисколько не восставая против принятого, хотя бы и не вполне правильного произношения еврейских собственных имен, мы должны помнить, что часто встречается необходимость филологического изъяснения этих имен. Конечно, и Экономос не отречется, например, от того, что имя Иисус означает спасение или спаситель. При этом изъяснении греческая сигма на конце слова останется совершенно ни при чем. В состав еврейского слова, выражающего известие о спасении, греческая сигма никак пробраться не может. Тоже самое произойдет и со многими другими особенностями греческого произношения еврейских собственных имен. Греческая переделка этих имен во многих случаях должна отпасть, как не связуемая никаким образом с изъяснением того или другого собственного имени. Потому дорожить этими переделками можно только в весьма умеренной степени.
Читатель извинит эти отступления. Для уяснения истинного положения дела они не бесполезны. Теперь обратимся опять к разобранным примерам.
Подробный разбор приведенных автором примеров, указывая их несостоятельность, в то же время ведет и к ответу на сделанное Экономосом замечание, что все собственные имена приводятся апостолами по переводу семидесяти. Теперь для нас делается ясным, что даже и в тех случаях, когда семьдесят произносят еврейское собственное имя, по-видимому, несходно с еврейским его произношением,— и в этих случаях на самом деле о несходстве может и не быть речи. И рад бы произнести иначе, точнее: но греческий язык не позволяет. Отсюда происходит такое следствие. Многие собственные имена еврейские произносятся и семидесятью и апостолами несходно с правильным еврейским произношением: но из этого нельзя выводить ни то заключение, что евреи переиначили свой текст, ни даже то заключение, что апостолы произносят то или другое имя руководствуясь произношением семидесяти; например, и семьдесят и апостолы произносят имя Авраама опуская горловой звук, стоящий между двумя а. Это опущение не от того произошло, что апостолы руководствуются семидесятью, а от того, что опущенного звука ничем по-гречески передать нельзя. Таких имен много, и все они освобождаются от обязанности подтверждать положение, что собственные имена приводятся апостолами по переводу семидесяти.
Не подлежат этой обязанности и те имена, которые произносятся апостолами совершенно сходно с еврейским произношением, напр. Адам, Арам, Ахаз, Руфь, Давид и пр. Таких имен много. Их произношение у апостолов не противоречит произношению семидесяти: но у них ли оно заимствовано апостолами, ответить утвердительно нельзя.
Сказанного уже достаточно, чтобы видеть шаткость положения, будто все собственные имена приводятся апостолами по семидесяти. Но для большего уяснения этой шаткости мне хотелось бы высказать еще два соображения.
Позволяю себе думать, что в тех сравнительно редких случаях, когда апостолы упоминают то или другое ветхозаветное имя, оно едва ли могло бы дойти до нас в произношении отличном от произношения семидесяти. Редкий переписчик не счел бы ошибкою, не счел бы и долгом исправить ошибку, если бы в рукописи какой-либо новозаветной книги встретилось ему известное ветхозаветное имя в произношении отличном от произношения общепринятого, всем известного. Переписчик подчинился бы мысли о необходимости исправить явную ошибку. Отрицать возможность таких случаев нельзя, а допустить их существование весьма возможно, потому что, как мы видели выше, при разборе сличений, сделанных Экономосом, апостолы пользовались переводом семидесяти немного. Своеобразность в произношении некоторых собственных имен могла быть у них, если ее много оказывается в цитатах из Ветхого Завета.
Другое соображение представляется мне еще более важным. Греческое влияние проникло в Палестину ранее появления перевода семидесяти. Походы Александра Македонского и наступившее для Палестины после этих походов владычество Греко-сирского правительства дали сильное движение распространению греческого языка и греческой образованности между палестинскими иудеями. Знатоки двух языков еврейского и греческого без труда могли отыскаться в Палестине ранее появления перевода ветхозаветных книг на греческий язык. При таком положении дел никак нельзя держаться мысли, что только при появлении этого перевода слова еврейские в первый раз перекладывались на язык греческий. Иудеи, говорившие по-гречески, имели не мало поводов передавать и в формах греческой речи свои понятия религиозные, рассказы о своей истории, о своих священных писателях. Таким образом могли до некоторой степени установиться определенные формы, более иди менее постоянно употребляемые при передаче еврейских понятий и слов на греческий язык. Когда пришлось составлять письменный перевод, готового могло оказаться для переводчиков много и в оборотах речи и в терминах и в именах собственных. Многое им приходилось только закрепить в речи письменной, а не вновь производить. Из этого открывается, как несправедливо будет относить всякую особенность греческого перевода к числу особенностей, созданных переводчиками, или им исключительно принадлежащих. Эти особенности могут быть древнее переводчиков. С другой стороны, многие из этих особенностей или ранее установившихся форм, и продолжать свое бытие могли, по крайней мере для палестинских иудеев, совершенно независимо от перевода, сделанного в Египте, то есть, они могли держаться в Палестине даже между теми иудеями, которые и не видали перевода семидесяти.
Этими замечаниями достаточно могут быть оправданы следующие два положения. Во-первых: многие особенности греческого перевода могли вести свое начало не от самих переводчиков. Во многих случаях они сами могли опираться на то, что так уже принято передавать тот или другой термин, то или другое собственное имя. Переводчики могли рассуждать так: «хотя и не совсем точно выходит, но уже составилась привычка к этому термину, к этому имени, и для всякого ясно, о чем или о ком идет речь». Знаем, например, и мы, что наше произношение имени Моисея мало похоже ни на греческое и на еврейское произношение этого имени: но едва ли кто из нас думает, что настоит неизбежная надобность кинуть произношение, к которому все привыкли. Во-вторых: не всякая особенность, общая и переводу семидесяти и новозаветным писаниям, взята в последние непременно из первого. Она могла быть туземная, палестинского, а не египетского происхождения; могла быть употреблена апостолами в качестве общепринятой, а не потому, чтобы они руководились в этом случае семидесятью. Этими соображениями еще более выясняется шаткость положения, что будто «все собственные имена приводятся апостолами по переводу семидесяти».
Остается разобрать еще два, взятые автором у Экономоса, доказательства мысли, что «новозаветная фразеология есть совершенное подражание фразеологии, употребляемой в переводе семидесяти». Оба доказательства никак не могут привести к мысли, ради которой они приводятся, то есть, к мысли, что в руках апостолов была исключительно Библия в переводе семидесяти.
Первое доказательство состоит в том, что многие слова, употребленные семидесятью, употребляются и апостолами в приложении к тем же предметам; таковы напр. слова: «скиния, архиерей, иерей, пасха и под.». Преосвященный Феофан ограничивается этими четырьмя примерами; а Экономос приводит таких слов значительное количество, — труд совершенно напрасный. В самом благоприятном случае он мог бы привести только к мысли, что апостолы знали перевод семидесяти и находили в нем совершенно удовлетворительную передачу на греческий язык многих еврейских слов, почему и сами употребляли ту же терминологию, не отыскивая новой. Но и этот скромный результат, не стоящий ни в какой связи с заключением, что в руках апостолов была исключительно Библия в переводе семидесяти, мог бы быть получен только при следующих условиях. Требуется предварительно увериться, во-первых в том, что термины употребленные семидесятью, ими собственно и изобретены; во-вторых, увериться нужно в том, что другим путем, кроме заимствования у семидесяти, до апостолов дойти они не могли. Ни то, ни другое условие не могут быть выполнены. Разъяснение того, что они не могут быть выполнены, читатели видели выше, когда речь шла о происхождении греческих переделок собственных имен. Терминология, употребляемая семидесятью, могла установиться прежде появления семидесяти и перейти к апостолам не от семидесяти.
Рассмотрим самые примеры, приведенные преосвященным Феофаном.
Скиния, греч. skhnh шатер, палатка, куща, есть точный перевод еврейского слова, имеющего тоже значение. Слово это употребляется семидесятью и в приложении к святилищу Иеговы, устроенному Моисеем в пустыне, и в приложении ко всякому шатру. Греческое skhnh, произошло, по всей вероятности, от семитического корня, означающего: обитал. Употребляется оно в греческом языке в указанном значении с давних пор, гораздо ранее появления греческого перевода семидесяти. Другого слова, которое могло бы вполне заменить его, в греческом языке нет. Следовательно Экономос ссылается на это слово с таким же точно правом, с каким он сослался бы напр. на употребление и семидесятью и апостолами слов: anqrwpoV, QeoV и т. подобных; иначе сказать, употребление подобных слов не может, ни при каких условиях, вести к мысли о какой-либо зависимости одного писателя от другого. Мысль о зависимости в настоящем случае только и могла бы держаться на следующем неправильном соображении: «если бы апостолы не у семидесяти взяли слово skhnh, то они непременно выдумали бы свое слово, не стесняясь лексическим запасом греческого языка». Неосновательность этого соображения раскрывать излишне.
Другое слово, приводимое преосвящ. Феофаном arciereuV — главный жрец, первосвященник так же составляет древнее достояние греческого языка, то есть явилось ранее перевода семидесяти. Для выражения понятия, соединенного с этим словом, могло бы быть употреблено иное сочетание слов, в роде: prvoV iereuV или megaV iereuV. Но к этим сочетаниям слов ни семидесяти ни апостолам не было надобности прибегать, имея в греческом языке готовое одно слово, давно употребляемое. Любопытно однако же то, что апостолы, обыкновенно употребляя слово arciereuV для обозначения понятия: первосвященник, употребили для выражения того же понятия просто iereuV (Деян., 5, 24), а в другом месте iereuV megaV (Евр. 10, 21). В обоих этих случаях апостолы в точности следуют еврейскому словоупотреблению; ибо в еврейском языке понятие: первосвященник обыкновенно выражается двумя словами, означающими буквально великий священник; а иногда для этого употребляется одно слово священник, поставляемое с членом указательным. Апостолы как будто нарочно оставили эти два примера для того, чтобы и тени доказательности не осталось в разбираемом примере!
Третье слово iereuV, священник, жрец, одно только и есть в греческом языке для выражения соединяемого с ним понятия, не имея синонима. И знакомому и незнакомому с семидесятью ничего не остается, как употребить только это слово в случае нужды передать по-гречески еврейское слово, означающее: священник.
Четвертый и последний пример — пасха представляет собою образец слова, оставленного без перевода; такого греческого слова нет. Любопытно, что такого и еврейского слова нет. Оно составляет арамейскую форму еврейского слова, имеющего другие гласные (песах). Арамейские, иди иначе, сиро-халдейские формы после возвращения иудеев из плена вытеснили в их языке многие формы еврейские. От того, например, и в Новом Завете большая часть слов еврейских, приводимых подлинником, суть не чисто-еврейские, а арамейские, т.-е., в арамейской форме, с арамейскими гласными и окончаниями. Отсюда кто, что произношение слова пасха (вместо песах) не представляет какой-либо особенности, принадлежащей будто бы семидесяти и с их примера повторяемой апостолами. Эта форма слова есть общепринятая после-пленнными иудеями и семидесятью и апостолами, и всем палестинским населением. Любопытно, что у греческих переводчиков, кроме этой палестинской формы слова, встречается и другая форма, составляющая неотъемлемую их собственность, именно форма: fasec. Если бы ее усвоили себе новозаветные писатели, это было бы для Экономоса много полезнее.
Приведенные примеры совсем не годятся для той цели, ради которой приводятся. Нужно было бы Экономосу указать только на те слова, которые составляют особенность греческого перевода. Несколько таких слов есть у семидесяти и повторяются они, апостолами. Только о таких словах и можно было бы, хотя и с невеликою вероятностию, утверждать, что апостолами они заимствованы у семидесяти.
Для незнакомых с еврейским языком есть у Экономоса еще третье доказательство положения, что апостолы заимствовали у семидесяти свою фразеологию. Преосвящ. Феофан не без удовольствия замечает, что Экономос выписывает примеры согласия между фразеологиею апостолов и семидесяти на пятидесяти страницах и притом еще приводит их только для образчика. Действительно, можно было бы выписать их не на пятидесяти страницах, а на пятистах; но труд этот был бы для предположенных целей совершенно бесполезен. Все сделанные Экономосом выписки из семидесяти и из новозаветных писателей доказывают ясно, что есть между ними сходство в синтаксическое, в построении фраз, и лексическое, в значениях слов. Эти особенности, общие апостолам и семидесяти, доказывают только ту общеизвестную истину, что язык и новозаветных писателей семидесяти не есть чистый, классический греческий язык, и исполнен гебраизмов и в синтаксисе и в значении слов. И семьдесят и апостолы и евреи-эллинисты воспитались на еврейском тексте, в еврейском обществе. Естественно, их греческая речь полна гебраизмов. Потому-то и существуют особые грамматики и лексиконы для языка новозаветных писателей и семидесяти. Нельзя не повторить с горестию, что третье и последнее доказательство Экономоса прямо рассчитано на незнакомство читателей с еврейским языком и с научною разработкою новозаветного греческого языка.
Общее заключение разбора приводимых Экономосом доказательств можно выразить в следующем положении: священные писатели Нового Завета знали и еврейский текст ветхозаветных книг и перевод семидесяти и пользовались тем и другим.
Определяя степень, в какой они пользовались тем и другим, приходится иметь дело со следующими цифрами.
1) Из двух сот тридцати трех мест во ста пяти местах апостолы приводят ветхозаветные изречения так, что буквального сходства приводимые места не имеют ни с текстом еврейским, ни с текстом греческим. Наклонить эту наиболее крупную цифру случаев (105) в пользу семидесяти нет никакой возможности; а наклонить ее в пользу текста еврейского есть возможность при помощи той мысли, что апостолы свободно перефразируют не готовый перевод, перифразировать который не было нужды, а подлинник еврейский. Иначе сказать, этот свободный перифраз легче объяснить, предполагая, что готовый перевод семидесяти апостолы не имели на эти разы ни перед глазами, ни в памяти, и потому сами передавали на греческий язык содержание того или другого места из еврейского текста.
2) Сорок мест не разнятся ничем ни от еврейского, ни от греческого текста. Из этих мест никак нельзя видеть, который текст находился перед глазами или мыслями апостолов.
3) Двадцать четыре места не разнятся по смыслу выражений ни от еврейского, ни от греческого текстов, между собою сходных, но незначительные отличия в выражениях от перевода семидесяти имеют. Объясняют эти различия предположением, что апостолы приводили таковые места из перевода семидесяти по памяти, не сверяя свои воспоминания с подлинником; но гораздо вероятнее, что и в этих местах апостолы имели в мыслях текст еврейский, не заботясь о тексте греческом.
4) Двадцать мест приводятся апостолами в переводе более близком к еврейскому тексту, чем к переводу семидесяти. Здесь уже несомнительно, что еврейскому тексту отдается предпочтение. Сюда же принадлежат восемь мест, приводимым точно по еврейскому тексту, несогласному с переводом семидесяти.
5) Но за то есть семнадцать мест, приводимых апостолами в переводе, более близком к семидесяти. Здесь несомнительно, что переводу семидесяти отдается предпочтение. Сюда же принадлежат девятнадцать мест, приводимых точно по переводу семидесяти, несогласному с еврейским текстом.
Итак из двухсот тридцати трех мест тридцать шесть мест решительно в пользу семидесяти; двадцать восемь мест решительно в пользу еврейского текста; сто двадцать девять мест справедливее будет отнести к числу мест, говорящих также в пользу еврейского текста; сорок мест не дозволяют сделать никакого вывода.
К довольно важным результатам можно было бы придти, если бы приведенные цифры разложить по новозаветным писателям то есть, если бы показать, кто из новозаветных писателей и как пользуется ветхозаветным текстом: но это завело бы далеко. С нас довольно будет теперь и того вывода, что никаким образом невозможно подтвердить мысль, будто «в руках св. апостолов была исключительно Библия в переводе семидесяти».
К тому же выводу привел нас и разбор «совершенного согласия между фразеологиею апостолов и семидесяти».
П. Горский-Платонов
«Православное Обозрение» 1877, том I.
к оглавлению
