П.Горский-Платонов. Несколько слов о статье преосвященного епископа Феофана: "По поводу издания священных книг Ветхого Завета в русском переводе"

1) Церкви русской дан был перевод, сделанный с греческого; она и хранила его и хранит доселе. Но перевод этот никогда не почитался святынею неприкосновенною. Он был пополняем и неоднократно исправляем. В этом труде принимали участие и лица, причтенные к лику святых, и собор русской церкви, и частные лица. Последнее по времени исправление славянской Библии дает нередко примеры поправок, сделанных на основании не греческого текста, а еврейского. Отсюда выведем, по крайней мере, то осторожное следствие, что церковь русская никогда не смотрела на употреблявшийся в ней перевод славянский, сделанный с греческого, как на подлиннейшее откровение ветхозаветное.

2) В церкви русской не раз предпринимаемо было дело перевода Священного Писания ветхозаветного с языка еврейского. Так переводимо было Пятокнижие, не раз переводилась книга псалмов (Переводы эти остались в рукописях.); два раза в нынешнем столетии предпринимаемо было издание всей Библия на русском языке в переводе с еврейского и в последствии раз доведено до конца. Все это говорит, по крайней мере, в пользу той мысли, что церковь русская не смотрела на употреблявшийся в вей перевод, как на подлиннейшее откровение ветхозаветное.

3) И церковь греческая, к которой перешел от евреев же перевод греческий, обращалась в лице тех отцов и учителей церкви, которым знаком был язык еврейский, к еврейскому тексту для правильного истолкования того или другого места Библии. Примеров не указываю, потому что и сам автор в своей статье признает их существование, хотя и объясняет их по своему. Эти примеры не должны были бы существовать, если бы церковь греческая признавала в доставшемся ей переводе подлиннейшее откровение ветхозаветное. От подлиннейшего текста обращаться за разъяснениями к искаженному (по мнению автора) тексту еврейскому было бы невозможно.

4) В церкви римской, во время ее единства с церковию греческою, употреблялся со времен Иеронима латинский перевод исправленный по еврейскому подлиннику, а не по греческому переводу. Как близок этот перевод к нынешнему еврейскому тексту в как далек он от греческого в этом автор может убедиться во всякое время. Отсюда будет следовать, согласно воззрениям почтенного автора, что церковь римская, тогда православная, отвергла подлиннейшее откровение ветхозаветное и приняла откровение искаженное. И замечательно, что церковь греческая не укоряла римскую в этой вине и не прервала общения с нею.

5) В церкви сирской, православной, с древнейших времен (с начала второго века) употреблялся перевод сирский, сделанный с еврейского, а не с греческого, и весьма отличный от этого последнего. Церковь греческая не укоряла православных сириян за то, что они не привяли подлиннейшее откровение ветхозаветное, сохранившееся на греческом языке. Церковь греческая приняла в лик святых, чтимых всею церковию таких истолкователей Священного Писания, как напр. Ефрем Сирин изъяснявший ветхозаветные книги во многих случаях вопреки подлиннейшему откровению и согласно нынешнему тексту сирскому.

6) Если в греческом переводе святая церковь указала нам подлиннейшее откровение ветхозаветное; то в какое затруднение придется стать автору пред теми местами Нового Завета, в которых приводятся слова Ветхого Завета по еврейскому тексту, не согласно с текстом греческим? Таковы напр. места: Матф. 11, 15. Ср. Ос. 11, 1; Матф. 8, 17. Ср. Исаии 53, 4; Иоан. 19, 37. Ср. Зах. 12, 10; Рим. 9, 17. Ср. Исх. 19, 16. Автор, конечно, не согласится с мыслью, что апостолы не умели определить подлиннейшего откровения ветхозаветного. Если же не согласится, то должен принять, что греческий перевод не представляет собою подлиннейшего откровения ветхозаветного. Если бы он был таков: то апостолы пользовались бы в указанных местах только им, а не еврейским текстом от него отличным и в то же время одинаковым с нынешним текстом еврейским. Если бы автор пожелал ослабить силу этого вывода мыслью, что будто во время апостолов текст еврейский был другой, не похожий на нынешний и что он восстает только против нынешнего еврейского текста; то он, во-первых, нашел бы себе обличение в тех самых местах Ветхого Завета, которые приведены в Новом Завете в нами указаны, а во-вторых нисколько не ослабил бы вывода, что и во времена апостолов греческий перевод, в некоторых по крайней мере местах, не представлял подлиннейшего откровения ветхозаветного.

После этих замечаний, думаем, не останется уже силы за словами автора, что церковь православная «не знала и не знает еврейской Библии. С самого начала от апостолов, через все соборы, и доселе держалась и держится она Библии в переводе 70-ти.» Не останется силы и за словами автора о тех страшных следствиях, на которые он указывает, как на естественные последствия непринятия разобранного нами положения. «Если, говорит он, св. церковь не умела указать нам, где чистое слово Божие, то какой она столп и утверждение истины? Если она не узнала истинного богооткровенного слова то как верить? что она верно знает, определяет и указывает вам и всякую другую истину? Отсюда не может не родиться подозрение, истинны ли и все догматы церкви, не следует ли и их пересмотреть, чтобы определить подлиннейшее исповедание веры. А кто станет на эту дорогу, тот в душе стал уже протестант». Все эти страхи исчезают, как скоро падает положение, что «в греческом переводе церковь указала подлиннейшее откровение ветхозаветное». Церковь, как мы видели, такого указания не делала.

Другое теоретическое основание, на котором автор созидает свою мысль о необходимости чуждаться еврейской Библии и считать перевод греческий за подлиннейшее откровение ветхозаветное, состоит в следующем умозаключении:

«Если писания в новом (то есть в недавно изданном русском) переводе суть подлиннейшие, то те же писания, содержимые церковию в переводе 70-ти, не суть подлинные. А отсюда что выходит? Выходит то, что церковь Божия питала нас доселе и питает не чистым хлебом Слова Божия, а хлебом смешанным с сором и мякиною, и что стало быть она не мать, а хуже мачехи».

Суждения автора утратят значительную часть своей силы, если исключить из них понятия: сор, мякина. Эти слова сильны; но они поставлены автором неправильно. В устах неумеренных защитников текста еврейского они могли бы относиться или к тем местам и книгам греческой Библии, которых в еврейской Библии совсем нет, или же к тем местам, которые в греческом представляют смысл отличный от смысла соответствующих мест еврейского текста. Ни к местам первого рода, ни к местам второго рода понятия сора и мякины не должны быть прилагаемы.

Они не приложимы в первом случае, потому что неканонические места Библии суть только такие места, несомненное Божественное происхождение которых от церкви сокрыто. А называть сором и мякиною то, о божественном происхождении чего не можешь сказать ничего верного, будет не только весьма странно, но и невозможно. «Неизвестно, во внушению ли Духа Божия написана книга Премудрости Соломоновой; следовательно эта книга — сор и мякина.» Так рассуждать никто не будет.

Не следует прилагать понятия сора и мякины к греческому переводу и в том случае, если брать во внимание места перевода, представляющие смысл, отличный от смысла соответствующих мест еврейского текста. Из двадцати строк перевода одна окажется несходною с подлинником. Предположим, что во многих (хотя в не во всех) из этих двадцатых строк допущена действительная неправильность перевода, вследствие которой мысль священного писателя стала непонятною или получила другой вид: и по отношению в этой строке, закрывшей от вас истинную мысль боговдохновенного писателя, мы не получаем права назвать ее сором в мякиною. Если в ней есть неправильность перевода или неясность: пусть она и носит принадлежащее ей имя строки неправильной, неясной. Как увидим далее, расстояние, разделяющее неправильности перевода от кормления сором и мякиною, весьма велико.

Раскрываемая теперь нами погрешность получила свое начало от того, что автор привял за голос церкви то свое собственное положение, несправедливость которого нами была уже указана, именно положение: «церковь указала в переводе греческом подлиннейшее Слово Божие.» Автор не может, да конечно и не должен, примириться с мыслью о возможности находить какие-нибудь неточности или неправильности в том тексте, который, (будто бы) признан церковию за подлиннейшее Слово Божие. Этим убеждением автора и нужно объяснить употребление слов: сор и мякина. Не будь этого убеждения: тогда автору не трудно было бы допускать возможность существования в греческом переводе некоторых неправильностей; тогда автору не было бы затруднительно дать себе ответ на вопросы: как примириться с церковным употреблением такого перевода, в котором может оказаться доля неправильностей? И почему за церковное употребление такого перевода нельзя называть церковь мачехою?

Ответ был бы не затруднителен и заключался бы в следующем.

Слово Божие, преданное письменно, при всей заботливости об его неповрежденном сохранении, должно было в значительной степени подпадать общей судьбе всего писанного, и писцы и читатели могли оставлять на рукописях Слова Божия следы человеческого несовершенства. Описки и переписки, заметки и поправки на первых же экземплярах списков с первой рукописи могли положить нечто, чему быть в рукописях не должно. Чем дальше, тем больше привносилось в рукописи разного рода неисправностей; к ошибкам прежним присоединялись новые. Явится потребность очищения, исправления рукописей; более или менее исправятся рукописи, и затем неизбежно повторяется прежняя история. Труд исправления — труд тяжелый, школьный, не всем доступный. Не мудрено, что церкви Божией во всех странах приходилось допускать существование разных неисправностей в рукописях Слова Божия, даже употребляемых при богослужении. Укорять за это какую бы то ни было церковь, — это значит требовать от церкви, чтобы она, начиная с появления первых рукописей священных книг, держала штат корректоров, неспособных допустить ни одной ошибки в каждой вновь являвшейся рукописи.

С переводами Слова Божия дело еще труднее. Разделяя общую судьбу рукописей, так легко подвергающихся порче, переводы и сами в себе в заключают много условий несовершенства. Ни одного перевода вполне соответствующего подлиннику быть не может даже и в том случае, когда переводчики идеально безукоризненны; это потому, что слова и формы одного языка не могут совершенно точно соответствовать словам и формам другого языка. Здесь заключается первая, неустранимая, органическая причина несовершенства переводов. Но невозможности передать совершенно точно в переводе на один язык написанное на другом является неизбежным разнообразие переводов; одно и тоже можно перевести близко к подлиннику, но в тоже время различными словами, и в каждом из переводов будет своя доля правоты и своя доля неправоты. Затем немощи человеческие, присущие и лучшим переводчикам, всегда оставляют свои следы во всяком переводе. Все эти причины в совокупности допускают и вызывают поправки переводов, которые оказываются в свою очередь источником разнообразных вариантов в рукописях переводов. Разности вызывают нужду слечения и исправления переводов, причем выбор того, а не другого чтения так же может давать место новым неправильностям. При таком положении дела требовать от церкви, чтобы употребляемый в ней перевод был чужд всяких погрешностей, — это значит предъявлять требования неисполнимые; а тем более укорять церковь за то, что она не делает того, чего нельзя сделать, обзывать ее за это мачехою, — в совершенно неуместно.

Мы останавливали внимание читателей на рукописях Слова Божия, а не на печатных изданиях, и потому что до появления рукописей в печати прошли тысячелетия, а печать есть дело сравнительно недавнее, и потому что печатное Слово Божие взято из тех же рукописей; вследствие этого и печатные тексты не могут не заключать в себе несовершенств оставшихся в рукописях. Печатные тексты Библии препятствуют дальнейшему развитию рукописных погрешностей, но не искореняют всех допущенных уже погрешностей; тем более не могут они исправить органических несовершенств переводов.

Из такого неизбежного состояния вещей проистекает, между прочим, одно такое следствие, раскрытие которого должно, надеемся, ослабить борьбу, начатую автором в пользу мысли о непререкаемой подлинности Слова Божия в переводе семидесяти.

Сделаем предположение непозволительной смелости. Предположим, что под влиянием разбираемой статьи церковь русская решила призвать перевод семидесяти подлиннейшим Словом Божиим и поручила автору озаботиться новым изданием этого перевода. Нам кажется, это дело должно было бы повергнуть его в неисходные затруднения. Оказалось бы, что доселе напечатанные издания этого перевода: во-первых, разнятся между собою во многих местах; во-вторых, изданы, по большей части, с внесением в них критического, рационального элемента, то есть, издатели их прилагали обычную ученую критику к выбору тех или других чтений, при чем нередко обращали внимание на текст еврейский, избирали чтения ему наиболее соответствующие. Оказалось бы еще, что даже издания точно печатанные с более древних рукописей представляют значительные разности. На чем пришлось бы в таких обстоятельствах основаться издателю при издании подлиннейшего Слова Божия? Где он найдет руководящую нить, которая поможет ему дойти до открытия подлинного текста семидесяти? Ее не найдет издатель; он должен будет ограничиться результатами вероятными только, то есть, при помощи ученой критики признает, что в таких-то и таких-то местах следует избрать чтение такое-то. При таком образе действий разум издателя окажется верховным критерием в определении подлиннейшего текста Слова Божия. Церковь должна будет поверить разуму издателя, на его разуме основаться, и следовательно вступить в деле величайшей важности под руководство такого начала, которого автор разбираемой статьи отвращается, как начала протестантского. Сам автор окажется протестантом не в душе только, чем он пугает читателей, но и в действии, имеющем значение величайшей важности.

Затруднения восстанут и с другой стороны. Автор, заботясь об издании подлинного текста греческого перевода, не может, конечно, остаться равнодушными к вопросу, в каком отношении будет стоять к этому тексту наш славянский перевод. Нужно, само собою понятно, чтобы славянский перевод совершенно соответствовал греческому; нужно, чтобы и русская церковь имела в своем переводе; точнейший снимок подлиннейшего Слова Божия. Как будет относиться наш славянский перевод к будущему, предполагаемому нами, изданию греческого перевода, гадать об этом невозможно; но несомненно то, что сравниваемый с теперь существующими изданиями перевода семидесяти наш славянский перевод представляет не очень малое количество разностей, представляет не смотря на то, что он должен бы быть точным переводом с греческого. Исправлять греческий текст на основании славянского автор, конечно, не согласится; это была бы явная неправильность; да и греческая церковь не признала бы изданного им текста за свой. А решившись исправить славянский текст по греческому, автор может подвергнуться тем укорам, которые он сам предназначал для других. Ему могут сказать: «Если писания в новом (славянском исправленном) переводе суть подлиннейшие, то те же писания, содержимые церковию в прежнем славянском переводе, не суть подлинные. А отсюда что выходит? Выходит то, что церковь Божия питала нас доселе и питает не чистым хлебом Слова Божия, а хлебом, смешанным с сором а мякиною, и что стало быть она — не мать, а хуже мачехи.»

Читатель видит, что я не виноват в таких умозаключениях. Они только неизбежно истекают из положений, высказанных автором.

Может смущать мысль: как же согласить с достоинством; авторитетом с назначением церкви такое положение дел, при котором оказывается, что церковь не имеет недвижного текста Библии и предлагает верующим перевод, может быть, не чуждый недостатков?

Ответ не затруднителен. Если церковь не объявляла и не думает, что употребительный в ней перевод безукоризнен, если церковь готова во всякое время изъяснить неясности или неправильности этого перевода; если церковь всегда обращалась к исследованию Писания во всех потребных случаях, не ограничиваясь готовым переводом; если в употребительном переводе никто не отыскивал и не отыщет чего-либо несогласного с учением истины, чего-либо увеличивающего или уменьшающего содержание догматов веры и правил нравственности; если наконец церковь вместе с употребительным переводом предлагает верующим для их научения и другой более ясный, более точный перевод: то к церкви никто не может обращаться с укором что она на самом деле питает чад своих не чистым Словом Божиим. По силе всех указанных условий она питает их в действительности истинным Словом. Божиим. А при таком состоянии дела ни достоинство, ни авторитет, ни назначение церкви не могут подлежать тяжким укоризнам за существование в употребительном переводе тех или других неисправностей.

Могут сказать: «все же лучше будет, если неисправности будут исправлены». Спорить против этого не будем; даже стоим крепко за исправление. Заметим только что дело исправления употребительного перевода, дело приведения его в соответствие с церковным разумением каждого места Священного Писания есть, по многим причинам, дело весьма трудное. Между прочим и история исправления наших богослужебных книг дает этой мысли ясные доказательства. Но старое время оставим в покое. Может быть автор, с которым мы спорим, не станет отрицать, что ваши богослужебные книги и теперь, после исправления, не чужды некоторых неисправностей. Новое исправление богослужебных книг конечно легче, нежели исправление употребительного перевода Священного Писания. Но можно ли думать, что это сравнительно легкое дело может обойтись без весьма великих затруднений и в настоящее время? Думаем, что нет; тем более думаем это об исправлении перевода Священного Писания.

Назад тому три века слишком римской церкви предстояла нужда решить вопрос: не будет ли сообразнее с достоинством, авторитетом и назначением церкви признать, что употребительный в этой церкви перевод, Вульгата, есть подлинное Слово Божие? По этому вопросу церковь римская дала на Тридентском соборе такое решение: «собор, видя, что не мало пользы может выйти для церкви Божией, если из всех существующих латинских перевод священных книг какой-нибудь будет признан за совершенно достоверный (или за подлинный, pro authentica), постановляет и объявляет, чтобы этот самый древний перевод — Вульгата, одобренный долгим, в течение стольких веков, употреблением в церкви, считался за совершенно достоверный в публичных чтениях, рассуждениях, проповедях и толкованиях, и чтобы никто не смел отвергать его под каким бы то ни было предлогом.» Правда, не беспрекословно принят был на соборе этот новый догмат. Несогласные указывали на то, что в древней церкви многие переводы были в употреблении; на то, что только в последствии в Риме начали отдавать предпочтение переводу Иеронима; что в Вульгате многое требует исправления. Иные соглашались признать Вульгату за перевод достоверный только в том смысле, что в нем нет ничего противного вере и нравственности. Но возражения остались без последствий. Вульгата признана была за перевод совершенно достоверный или даже за самый подлинник; но только собор признал необходимым пересмотреть этот подлинник и исправить.

Итак римская церковь сделала опыт в том направлении, которое находит себе сочувствие и у некоторых из членов Православной церкви. Опыт нельзя признать возбуждающим зависть уже и по тому одному, что собору, составившему выписанное нами определение, пришлось составить и оговорку, уничтожающую всю силу определения; пришлось только признать необходимым исправление достоверного и подлинного перевода, то есть достоверное призвать недостоверным! «Чтобы эти два постановления не показались кому-нибудь противоречащими», говорит официальный, одобренный папою историк собора, иезуит Паллавичини, «собор постановил оговорку эту выразить так: должно заботиться, чтобы в последствии Вульгата издаваема была как можно тщательнее.» Может быть это и хитро; может быть хитро и то, что переводу положено «считаться за совершенно достоверный в публичных чтениях, рассуждениях, проповедях и толкованиях»; но не думается нам, чтобы от подобных хитростей можно было ждать чего-нибудь кроме ущерба достоинству, авторитету и назначению церкви, вынужденной прибегать к таким изворотам.

Теперь попробуем сделать предположение, не имеющее реального значения, но способное послужить к нашему научению.

Представим себе, что и православная церковь русская пожелала иметь неподвижный текст, в котором ни одна буква не может быть изменена. Пойти к этой цели можно было бы следующими путями: или 1) призвать безусловно подлинным употребительным славянский текст; или 2) признать его подлинным, но с оговоркою относительно нужды исправить некоторые неисправности; или 3) призвать подлинным текст греческий; или 4) усвоить значение непогрешимого тексту еврейскому; или 5) признав некоторые неисправности и за еврейским и за греческим и за славянским текстами, создать новый вид текста.

Первым путем нельзя пойти, потому что некоторые неисправности славянского перевода не только по отношению к тексту еврейскому, но и по отношению к греческому, так ясны и неопровержимы, что нам никак невозможно будет ни самим дойти до веры в наше определение, ни приобрести эту веру со стороны других. Никто не признает и того, что подлинный текст явился в церкви только с того времени, когда явился славянский перевод. И так как, кроме того, он был исправляем: то предстояла бы нужда решить, после которого исправления этот перевод перестал нуждаться во всяком исправлении?

Вторым путем, как мы видели, уже хожено при пособии иезуитских хитростей, но с плохим успехом. Сами католики и теперь, после неоднократных исправлений Вульгаты, последовавших вслед за объявлением ее совершенно достоверною, признают в ней существование многих погрешностей.

На третьем пути нам предстанут неодолимые преграды. Во-первых, бесспорного, несомнительного во всех частностях, греческого текста еще нет; нужно создать его, а создать никто не в силах. Во-вторых греческий текст представляет несомненные погрешности, которые придется наперед исправить с текста еврейского. В-третьих за невозможностию всем чадам церкви православной читать Священное писание по-гречески придется наперед исправить перевод славянский, а затем и на него простереть понятие непогрешимости, и таким образом вместо одного призвать два текста непогрешимыми. Нужно будет, говорим, и на славянский текст простереть понятие непогрешимости, а иначе автор опять скажет, что церковь русская питает чад своих сором и мякиною.

На четвертом пути придется встретиться с такими, хотя сравнительно и немногочисленными, погрешностями текста еврейского, существование которых не даст нам возможности успокоиться на мысли о непогрешимости и этого текста.

Наконец мысль о создании своего нового; текста на основании тщательного изучения еврейского — и греческого текстов и на основании сличения древнейших рукописей хотя и может придти в осуществление и дать нам наилучший по возможности текст священных книг Ветхого Завета; но исполнение этой мысли и не скоро может последовать и даст во всяком случае только наиболее достоверный, а не несомненный текст Библии.

Все возможные пути пройдены в наших предположениях. Все они не могут привести к желанной цели, и все они заставляют спросить: если достоинство и авторитет церкви неразрывно связаны с существованием неподвижного текста Библии; то до времени получения тем или другим из указанных путей такого неподвижного текста, в каком же положении находились достоинство и авторитет церкви? А прошло, как известно, уже восемнадцать веков существования церкви Христовой.

К разряду так же теоретических оснований нужно отнести следующее основание, приводимое автором против текста еврейского. «Еврейская Библия, говорит он, нравится очень протестантам; не по тому ли это, что в ней есть сродный им элемент, именно произвольные соображения и догадливости ума, которые у них господствуют во всем? По крайней мере на эту мысль наводит то обстоятельство, что как только родилось протестантство, так взяло в руки ветхозаветные писания в нынешнем еврейском тексте и упорно держится его на обличение, как ему кажется, православия, не чтущего высоко той Библии.»

Протестанты обратились от переводов к подлинному языку ветхозаветных книг, равно как и к подлинному языку новозаветных писаний не по сочувствию к «догадливостям ума», а совершенно по другому основанию. Они, как известно автору, отвергли в борьбе с римскою церковию предание и пожелали руководствоваться в своем учении одним Священным писанием. Им нужен был подлинный текст книг Ветхого и Нового Завета; только на нем они хотели опираться. Естественно, что они искали подлинного текста Священного Писания для книг Нового Завета на греческом языке, а для книг Ветхого Завета на еврейском. Подлинными словами Писания они хотели обличить римскую церковь, а «обличение православия не чтущего высоко еврейскую Библию» им и на мысль не приходило; они его и не звали.

Кроме разобранных вами теоретических оснований, в силу которых автор статьи полагает, что перевод греческий «есть самый точный, есть истиннейшее представление подлинных писаний пророческих», он указывает читателям не мало и других положений, из которых одни имеют цель возвысить значение перевода греческого, другие имеют цель унизить значение текста еврейского. Ознакомимся с этими положениями.

Автор прежде всего желает поставить греческому переводу в заслугу и особенное преимущество значительное количество заключающихся в нем таких мест, которые разумению не поддаются. Это необыкновенное преимущество или эти «темноватости», как выражается автор, причину своего существования имеют, по его мнению, в точности перевода, в буквальной передаче всего темноватого и в подлиннике,

Не можем признать этой мысли справедливою, во-первых потому, что в греческом переводе есть весьма много мест таких, из которых несомненно видно желание переводчиков пояснять еврейский текст, — желание совершенно противоположное тому стремлению, которое предполагает автор. Во-вторых потому, что во многих из темных мест перевода до полной несомненности ясны причины его темноты. Такими причинами чаще всего служили: неправильность значения, данного еврейскому слову, пропуск слова, неправильность в разделения еврейских слов (они писались все в ряду, без промежутков), ошибки чтения одной буквы вместо другой. Если от нас потребуют доказательств наших слов, то мы готовы представить их в таком количестве, которое удовлетворит самого требовательного читателя, и такого качества, которое спору не оставит места.

Автор желает основаться на авторитете иудеев, которые будто бы видели совершенное сходство еврейского текста и греческого перевода и вполне удовлетворялись переводом.

Несомненно, что перевод, вызванный нуждами египетских иудеев забывавших родной язык и усвоивших себе язык греческий, некоторое время был в употреблении у части иудеев, подпавших влиянию греческой образованности. Но мысль, что иудеи понимавшие еврейский язык «видели совершенное сходство» перевода с подлинником, ничем не может быть подтверждена, кроме подложного сказания Аристея, веры не заслуживающего. Известно, что еще в первом веке по Рождестве Христовом иудеи осуждали этот перевод, а в следующем веке у них явились три новых перевода греческих: Акилы, Симмаха и Феодотиона, но и те скоро вышли из употребления. В новых переводах не было бы нужды, если бы иудеи видели совершенное сходство старого перевода с еврейским текстом.

Автор желает основаться на авторитете всех верующих христиан. «Верующие христиане, в церкви Божией, говорит он, все до единого и ее знали другого Слова Божия кроме того, которое существовало в переводе 70-ти толковников».

Говоря это, автор не обращает внимания на то, что и апостолы звали «другое Слово Божие, кроме существовавшего в переводе семидесяти»; ибо они в разных местах приводят слова Ветхого Завета в переводе далеком от греческого и близком к еврейскому тексту. Не обращает внимания на то, что христиане западные, православные читали с четвертого века Слово Божие в таком латинском переводе, который далек от греческого текста и близок к еврейскому. Не обращает внимания на то, что сирские христиане знали Слово Божие в переводе на свой родной язык, так же отличном от греческого. Не обращает внимания и на то, что верующие же христиане и в нашей русской церкви положили столько трудов на составление и издание русского перевода Ветхого Завета с языка еврейского.

Автор желает основаться на мысли о повреждении еврейского текста. Эта мысль, бесспорно, имеет важное значение в решении вопроса о превосходстве греческого перевода перед еврейским текстом. Посмотрим, чего автор достигает на этом пути.

Для автора осязательным доказательством порчи еврейского текста служат греческие переводы Акилы, Симмаха и Феодотиона. и Они не согласны между собою и с переводом 70-ти, хотя все были деланы с еврейского. Это значит, что из переводчиков каждый читал и понимал еврейскую Библию иначе, нежели другие, и все они иначе читали и понимали ее, нежели как она читалась и понималась в то время, как переведена была 70-ю толковниками».

Здесь не только не заключается «осязательного» доказательства, но и никакого. Упомянутые переводы известны нам, в весьма немногих отрывках, по которым мы не можем себе составить ясного понятия о том, каковы были эти переводы. На основании отчасти самых отрывков, отчасти сторонних свидетельств, с вероятностию лишь можно сказать, что Акила в своем переводе, по-видимому, старался быть буквально точным; Симмах желал передать только смысл подлинника, не заботясь о точной передаче выражений; Феодотион хотели соблюсти середину. Правда, что Феодотионов перевод книги пророка Даниила уцелел в переводе семидесяти: но как он, относится к переводу двоих других переводчиков, и как относятся к утраченному переводу книги пророка Даниила, составленному семидесятью переводчиками, об этом судить не имеем никаких данных. При такой скудости наших познаний о переводах Акилы, Симмаха и Феодотиона мы не можем ничего сказать ни о том, до какой степени разнились переводы между собою, ни о том, каков был еврейский текст, находившийся у переводчиков под руками. А отсюда с несомненностию следует, что «осязательное доказательство» не только не осязательно, но и ее есть доказательство повреждения еврейского текста. Прибавим к этому, что блаженный Феодорит в своих толкованиях два раза с похвалою относится ко всем троим переводчикам: однажды за перевод одного места книги пророка Исаии, другой раз за перевод одного места книги пророка Авдия. Из слов, какими он хвалит в этих двух случаях их перевод, видно, что все трое переводчиков перевели указанные места одинаково, Прибавим еще отзыв блаженного Иеронима о переводе Акилы, что он не только не представляет ничего противного христианству, но даже представляет «многое для подтверждения нашей веры». В заключение же этих свидетельств справедливо будет поставить свидетельство самого автора разбираемой статьи, который, как мы видели; признает весь греческий перевод за подлиннейшее Слово Божие. А в составе греческого перевода находится и Феодотионов труд. Ему, а не кому другому, принадлежит перевод книги пророка Даниила, ему, «отщепенцу», по выражению автора, составлявшему перевод «в угоду евреям». И мы, к удивлению, доселе пользуемся частию его трудов, из чего выведем, по крайней мере, то заключение, что Феодотионов перевод не очень худ.

Ошибки переписчиков составляют у автора другое доказательство пользу мысли о повреждении еврейского текста., Читатель припомнит, что выше нами была высказана мысль о неизбежности в рукописях ошибок, происходящих от переписчиков, в мы нисколько не наклонны умалять ее значение. Мы только не видим, почему же нужно действие этого зла простирать на один еврейский текст. Думаем, что оно еще сильнее должно было отражаться на рукописях греческого перевода. Рукописи перевода наследованы были христианами от евреев, которые дорожить ими должны были менее, чем рукописями еврейскими, а потому и не так тщательно заботиться об их исправности. Рукописей требовалось для церкви Христовой много, потому что она распространялась очень быстро и сильно, а между тем смутные и тяжкие времена гонений едва ли могли давать удобства спокойно заниматься перепискою и проверкою рукописей греческого перевода Ветхого Завета. Школ в это время (то есть во время гонений), подобных школам иудейским, где Священное Писание было главным предметом изучения, христиане иметь не могли; приходилось учиться или у частных лиц или в школах языческих, которым не было дела до Священного Писания. При таких условиях судьба греческих рукописей Ветхого Завета в руках христиан не могла быть достаточно обеспеченною. Они же, естественно, не в такой степени важное значение имели для христиан первых веков, как рукописи книг новозаветных, заключавших учение собственно христианское. Не удивительно, что еще во II веке у одного из образованнейших людей своего времени, именно у св. Иустина Мученика, оказался в руках такой кодекс греческого перевода ветхозаветных книг, который носил на себе ясные следы повреждения. Неудивительно в то, что еще в III веке по Р. X. раздались из уст Оригена сетования на «великое различие» в списках греческого перевода. Этим различием были вызваны и критические труды пресвитера Лукиана в Антиохии (ум. 311) и одного египетского епископа, которые трудились над новой редакцией греческого текста. Во всяком случае по пути укоров переписчикам никак нельзя придти к мысли о преимуществах греческого текста перед еврейским.

Другой источник повреждения еврейского текста автор находит в особенностях еврейского письма. Внимание его останавливается в этом отношении на двух пунктах: во-первых, на сходстве многих еврейских букв, а во-вторых, на отсутствии гласных в еврейском тексте, внесенных в текст, по мнению автора, в конце V века по Р. X. В указании связи, какую эти особенности имеют с повреждением еврейского текста, мысли автора имеют некоторую неопределенность, требующую предварительного разъяснения.

По словам автора, «повреждение еврейского текста произошло то от переписчиков, заменявших одни из сходных между собою букв другими, то от разного читания слов: чему причиною служило отсутствие гласных, вставление которых по догадливости изменяло смысл речений и предложений. Можно не подозревать в нем какую- либо злонамеренности; все шло обычным чередом человеческих дел. Евреи дорожили словом предков и не могли искажать его намеренно: но нельзя не допустить, что в тех которые говорили в осуждение евреев за неверие Евангелию, глаз их искал всякой возможности прочитать иные слова, то так чтобы они казались более понятными, то так, чтобы они снимали с них укор и лишали христиан опор к их обличению. Говорим: глаз, либо у них много сходных букв, а поставь одну вместо другой, выйдет другой смысл; так же гласные у них не пишутся, а поставь одну вместо другой, выйдет тоже другой смысл». Далее у автора читаем: «ученым евреям пришла не худая мысль установить однообразное чтение, придумав разные значки для показания, какую где читать гласную. Этим занялись масореты». В каком же виде писания ветхозаветные вышли из рук масоретов? «Во многом тут допущены отступления и изменения, то в видах уяснения неясного, то с целию прикрыть неприятное обличение евреев, при помощи писаний пророческих, от лица христиан, то может быть для того, чтобы представить божественное откровение в другом виде, нежели как оно было в руках христиан. Ибо христиане говорили справедливо, что они суть наследники обетований древнему Израилю, и что к ним перешло и богооткровенное слово, составлявшее первое преимущество Израиля. Против этого евреи и направились выставить Писание, под именем богооткровенного, такое, которое было бы столько можно более розно от того, какое было в руках христиан, прикрывая свое злоумие еврейским, языком... Источниками отступлений нового еврейского текста от первоначального для мазоретов были разные чтения, происшедшие от заменения сходных букв одних другими, и указание посредством знаков, где какую чихать гласную, зависевшее во многом от их произвола и дававшее ему простор. Эти два источника давали возможность, а сказанные пред сим побуждения разжигали усердие мазоретов — представить ветхозаветные писания в виде, сколько можно выгоднейшем для евреев пред лицом христиан.»

В выписанных местах статьи находим следующие неопределенности.

Из одного места статьи видно, что автор недопускает намеренного повреждения текста евреями, из другого места видно, что он предполагает намеренное повреждение текста; а из двух еще мест видно, что оно утверждает намеренное повреждение текста. Все три мысли вместе стоять не должны.

Другая неопределенность. В одом тексте автор замену одних еврейских букв другими относит к вине единственно переписчиков, в другом месте, по видимому, автор привлекает к ответственности за эти замены и редакторов текста — масоретов, предполагая, как кажется, (говорим: по видимому, кажется, по неопределенности выражений, употребленных автором), что они намеренно заменяли одни буквы другими. Итак одним ли способом грешили мазореты, — подставляя под слова не те гласные, какие надлежало, или и другим способом, — подменяя одни согласные другими?

Третья неопределенность, имеющая не малое значение в вопросе о намеренном повреждении Библии, касается определения того, чем для евреев была Библия? По одному месту статьи автора выходит, что Библия была для евреев только словом предков; по другому — божественным откровением, по третьему — чем-то таким, что можно было выставлять под именем божественного откровения.

Среди такой неопределенности не будем доискиваться одного определенного значения в словах автора. Предположим в них совместное и мирное существование различных значений — и самых неблагоприятных для евреев и еврейского текста и, сравнительно, менее неблагоприятных. Допустить это для нас будет удобно по самому содержанию тех разъяснений, которыми мы удовольствуемся. Мы не будем говорить о том, как евреи дорожили Словом Божиим, как тщательно занимались его изучением, какие труды принимали на себя, чтобы сохранить его в возможной неповрежденности (говорим в возможной, имея а виду нееизбежность и действительное существование некоторых недостатков еврейского текста); не будем говорить о законах постановки еврейских гласных; о способах проверить их правильность путем сличения с родными языками арабским, сирским и халдейским; о способах проверить их путем изучения вавилоноассирийской пунктуации; о способах проверить их путем сличения с различными древними переводами и с таргумами первого и второго века. Все доказательства, которые могли бы быть получены из таких источников и обращены против автора, по различным причинам могут показаться не достигающими цели. Ограничимся такимии объяснениями, после которых спор, по нашему мнению, окажется совершенно неудобным.

Если евреи (масореты или переписчики, намеренно или ненамеренно) повреждали еврейский текст Священного Писания, к чему имели, по мысли автора, большие удобства, представляемые отсутствием гласных и сходством многих (будто бы) согласных; если они производили эти повреждения по случаю (или: в видах удобнейшей) борьбы с христианами: то все те места Ветхого Завета, при помощи которых производимы были иудеям «со стороны христиан крепкие обличения в неверии и упорстве» должны были (или: всего легче могли) подвергнуться повреждению, чтобы впредь обличать было нечем, нечем по крайней мере в глазах самих же евреев.

Прочтите же все произведения древней христианской письменности против иудеев, заметьте те места Писания, которые приводятся против иудеев, и затем посмотрите, повреждены ли они в еврейской Библии? Окажется, что нет, и спорить против этого невозможно, Библии у нас в руках.

Но мысль человеческая гибка. Может быть она будет отыскивать такой изворот: в дошедших до нас полемических сочинениях против иудеев заключены, конечно, не все те обличения, которые направлены были против иудеев, многие может быть остались незаписанными и неизвестными нам, может быть эти неизвестные обличения и вызвали порчу тех мест Ветхого Завета, на которых они основывались.

Такой оборот мысли не пригоден будет потому, что если известные нам и общеупотребительные обличения не вызвали порчу тех мест Ветхого Завета, на которых они основывались: то нет ни малейших оснований предполагать, что такое действие произведено было обличениями неизвестными и даже, может быть, несуществовавшими.

Не пригоден будет и такой оборот мысли: может быть действие этих обличений не прямо простерлось на места Писания, служившие основанием для них, а возбудило в иудеях желание вести дело по хитрее, а именно так: «испортим мы, подумали уличаемые христианами злохудожные иудеи, разные не относящиеся к обличениям места своих священных книг и тогда получим право сказать христианам: ваши книги не сходны с нашими; потому обличениям вашим, основанным на ваших священных книгах. мы не дадим силы.» Этот оборот мысли, приписывая иудеям великую хитрость, на самом деле усвояет ни весьма великую простоту. По поводу приведенного предполагаемого ответа иудеев всякий и не хитрый христианин мог возразить иудеям: «я не касаюсь других мест ваших писаний; вы мне скажите только: написано в ваших священных книгах то, на основании чего я уличаю вас, или нет?» Коварный иудей сознается, что написано, и не хитрый христианин одерживает легкую победу.

Окажется при рассмотрении Ветхого Завета, что «злоумные» иудеи не сумели, при всех удобствах, испортить ни одного места из числа тех, которые им полезно было бы испортить, если бы они этого когда-нибудь желали. Ни обличение их нравственных качеств, упорства и неверия, ни пророчества относительно их плаченной судьбы, относительно их рассеяния; ни пророчества о Мессии, находившие постоянные и ясные приложения к лицу Иисуса Христа, — ничто подобное не было испорчено иудеями. Что-нибудь одно из двух: или иудеи, при всем своем коварстве, были очень просты и несообразительны; или же предположение о порче ими Библии, вследствие христианских обличений, самою Библиею разрушается совершенно.

Укажем другое доказательство против предположения о намеренной или полунамеренной порче Библии, доказательство так же не допускающее серьезного спора.

Рассмотрите внимательно, в каких местах и книгах Ветхого Завета встречаются частые и значительные разности между еврейским и греческим текстами? Почти исключительно в книгах и местах трудных по языку, то есть, по изложению. Возьмите Пятокнижие, книги исторические, исторические отделы у пророков, не трудные по языку. Тут обыкновенно перевод соответствует подлиннику; разности очень незначительны. Чем объяснить это? Предположение, что иудеи портили только трудные места, не может удержаться как потому, что не подкрепляется никаким заслуживающим уважения доказательством, так и потому, что есть трудные места и даже книги, переведенные удовлетворительно. Дело объясняется проще. Во многих трудных местах перевод не удался переводчикам. Это объяснение подтверждается таким множеством примеров, которые исключают всякую возможность спора. В этих местах обыкновенно бывает очень легко объяснить, отчего и как именно произошла погрешность в греческом переводе. Мы не поскупились бы на примеры, если бы типография могла печатать еврейский текст.

Мысль о намеренной или полунамеренной порче текста еврейского должна быть кинута, как оружие старое, теперь совершенно непригодное. А повреждения не намеренные, по крайней мере нисколько не вызванные борьбою против христиан, действительно есть и теперь в еврейском тексте; есть в нем в такие места, которые могут и даже должны быть исправлены по руководству греческого перевода. Взаимные отношения всех таких мест мы в цифрах представляем себе (после не малого изучения дела) таким образом. Из ста случаев разности между еврейским и греческим текстами в девяносто случаях несомненна погрешность греческих переводчиков; несомненно и то, что в этих местах переводчики имели перед собой тот самый текст еврейский, какой имеем и мы теперь. В девяти случаях из ста трудно решить, ошибка ли на стороне переводчиков или они безошибочно перевели с кодекса не совсем исправного. Один случай из ста бывает такой, когда нужно исправить нынешний текст еврейский по руководству греческого перевода. Кроме указанных случаев есть в такие особые, не входящие в ваш счет случав, когда греческий текст сходен с еврейским, и однако же несомнительно, что и еврейский и греческий тексты неудовлетворительны. Есть случаи и такие, что тексты не сходны между собою, и в тоже время оба неудовлетворительны.

Если взять во внимание все места несходные в еврейском тексте и греческом и места, в которых оба тексты являются неудовлетворительными и при сходстве и несходстве; и если сравнить эти места со всем составом еврейского текста и греческого перевода, то нельзя будет не удивляться не тому, что встречаются погрешности, во тому, что их так мало в книгах, написанных за несколько тысяч лет до вашего времени. Особенно возбуждает наше удивление перевод греческий. Перевод, явившийся назад тому две тысячи лет, составленный переводчиками, не одинаково знавшими еврейский язык, перешедший от одного народа к другому, распространявшийся в великом множестве списков, перевод не сверявшийся с подлинником, представляет. однако же разности с подлинником не более как в двадцатой своей доле, не разнится с ним ни в чем существенном, а иногда даже дает основания к восстановлению истинного вида текста еврейского. Он драгоценен и тем, что несомнительно свидетельствует, что никем не испорчен подлинный текст откровения ветхозаветного и что в нем есть только незначительное количество малых погрешностей, неизбежных пря рукописном распространении книг в течение длинного ряда веков. Можно надеяться, что и эти малые погрешности при тщательном изучении обоих текстов и при пособии вновь открываемых древних рукописей будут сокращаться в своем числе более и более. Если и не наступит время, когда можно будет сказать: «нет ни одной и малой погрешности в тексте Слова Божия; мы имеем теперь Слово Божие в том самом виде, как оно вышло из уст и рук пророческих»: то наступит время, когда мысль о намеренной порче текста еврейского не будет иметь возможности и зарождаться, и когда теория «темноватостей» нигде не будет иметь силы.

Недавно изданным русским переводом ветхозаветных книг вносится свет во многое, что для многих было темным. Он представляет слово Божие подлиннейшее, но, конечно, понимая это слово в сравнительной, а не превосходной степени. Найдутся в нем, как и во всяком переводе, места, допускающие улучшения: но так бывает и во всяком деле человеческом. Судя по изданиям русского перевода Нового Завета должно думать, что за улучшениями дело и не остановится. Но делать улучшения по местам, это совсем не такое великое и тяжкое дело, как то, которое теперь приведено к концу.

Нам хотелось бы закончить статью не большим приложением, которое может в некоторой степени восполнить существенный недостаток наших замечаний. Разумею недостаток примеров, взятых из еврейского текста и необходимых для подтверждения некоторых наших суждений о взаимных отношениях текстов еврейского, греческого и славянского. При всей готовности подтверждать свои слова достодолжными доказательствами, мы вынуждены были, преимущественно положением нашего печатного дела, не поддаваться своему влечению. Теперь мы сделаем только малую пробу, и то постараемся обойтись без еврейских букв.

Возьмем для пробы каков угодно место из ветхозаветных книг. Я предлагаю со своей стороны избрать начало восьмой главы книги Иова, предлагаю по причине совершенно безразличной для дела, совершенно случайной, именно потому, что в последний класс занятий со своими слушателями я начал разбор этой восьмой главы, — начал не по выбору, а потому, что предшествующие главы мы успели перевести в предшествующие классы. Из этого ясно, что выбор чужд намеренности, и мы имеем право сказать, что берем первое раскрывшееся место Библия. Посмотрим, что эта проба даст для подтверждения некоторых суждений, высказанных в моей статье.

На пространстве первых десяти стихов восьмой главы встречаем следующие разности между текстами еврейским, греческим и славянским.

Ст. 2. Два слова еврейского текста означающие: ветер бурный по-гречески переведены: πνευμα πολυρημον, дух многоречивый. Из этого видно, что переводчики читали в подлиннике те же самые слова; какие стоят в теперь в еврейском тексте; они только предпочли образную речь подлинника переложить в более простую. Существу дела их перевод соответствует; ибо в разбираемом месте слова: бурный ветер относятся к горячим, не сдержанным речам Иова. Сказано: слова уст твоих — бурный ветер. Переводчики только пожелали пояснить слова подлинника.

Ст. 3. Два слова еврейского текста означающие: искривит суд по-гречески переведены: αδικησει κρινων, неправедно поступит судя. Из этого перевода видно, что переводчики читали в подлиннике те же самые слова, какие стоят и теперь в еврейском тексте, они опять только предпочли переложить образное выражение подлинника в более простое; и только по причине этого переложения у них вместо существительного суд поставлено причастие: судя; а в славянском переводе αδικησει переведено не совсем точно словом: обидит, которое вносит в речь новый оттенок.

В том же стихе еврейское слово, означающее: искривит, повторяется в другой раз. В этот раз переводчики заменяют образное слово подлинника другим словом: ταραξει, приведет в беспорядок, возмятет (слав.). Следовательно, здесь опять встречаемся только с разрешением образного выражения в простое; только во втором случае разрешается троп иначе, чем в первом.

В том же стихе еврейское слово (шаддай), означающее: всемогущий переводчики выразили словами: ο παντα ποησας, все сотворивший. Против правильности этого перевода возражать нечего; понятие о сотворении всего хотя и не исчерпывает понятия о всемогуществе, однако же берет такое проявление всемогущества Божия, которое дает ясное понятие о самой силе этого свойства. Мы останавливаем в настоящее время внимание читателей на переводе греческом только потому, что переводчики в других местах обыкновенно ставят другое слово: παντοκρατωρ. Так они поступили и при переводе пятого стиха.

В 4 стихе еврейские слова, означающие: и послал их в руку беззакония их, то есть предал их в руку их собственного беззакония, по-гречески переведены: απεστειλεν εν χειρι την ανομιαν αυτων, послал в руке беззаконие их, по другому чтению: απεστειλεν εν χειρι ανομιας αυτων, послал в руке беззакония их. И тот и другой перевод смысла удовлетворительного не представляют. Вследствие этого в славянском переводе поставлено: посла руку на беззакония их, что не согласно ни с еврейским текстом, ни с греческим переводом.

Очевидно, что в настоящем случае переводчики читали текст еврейский точно так же, как и мы читаем теперь. Они только не поняли, что нужно перевести не: εν χειρι, в руке, εις χειρα, в руку. На этом основании они оставили без перевода присоединенное к еврейскому глаголу местоимение: их; без этого опущения вышло бы у них еще хуже послал их в руке беззаконие их; тогда не выходило бы и грамматического смысла.

Ст. 5. С еврейского этот стих читается так: если ты взыщешь Бога и Всемогущему помолишься. По-гречески: Συ δε οφθριε προς κυριον παντοκρατορα δομενος.

Разность здесь заключается во-первых в отсутствии слова: если. Переводчики пропустили этот союз, по нашему мнению, в силу такого соображения. Они видели, что следующий шестой стих начинается так же словом: если, и при том без союза: и. Потому пятый стих, начинающийся словом если и незаключающий в себе другой половины периода, казался им неудовлетворительным по смыслу. Этому: если нет соответствующего: то в пятом стихе, ни в первой половине шестого стиха. Там есть свое если. Опустив: если, переводчики для удержания связи в речи поставили: δε, же.

Другая разность. Мы переводим с еврейского: взыщешь. Греческие переводчики переводят: утреннюй. Здесь опять разницы в чтении еврейского текста нет никакой. Слово утренневал значит: рано вставал для какого-нибудь дела, т.-е., обнаружил сильное усердие к какому-нибудь делу. Это понятие усиленного стремления к Богу, думаем, хорошо выражается нашим: взыщешь. У нас будущее, там повелительное; но это не потому, что переводчики греческие иначе читали, чем мы. На еврейском поставлена такая форма, которая переводится будущим временем, а не редко и повелительным наклонением.

Третья разность, После слова: Бога переводчики пропустили союз: и, и кроме того вместо помолишься у них поставлено причастие: молясь. Почему союз: и пропущен, это не ясно; предполагаем, что пропуск произошел не по вине переводчиков, а по вине бывшего у них еврейского кодекса. Предполагаем это вследствие далее следующей неправильности, которую не было причины допускать переводчикам, если бы они имели у себя пред глазами союз: и. Замена будущего причастием есть неправильность не потому толико, что причастие не соответствует нынешней форме глагола еврейского, но и потому, что поставовкою причастия переводчики разрушили параллелизм стиха, по которому в одной половине стоит: Богу; в другой: Всемогущему; в одной половине: взыщешь; в другой: помолишься. Параллелизм стиха несомненно требует, чтобы стих был в том виде, в каком он теперь находится в еврейском тексте.

Ст. 6. С еврейского теперь же будет бодрствовать над тобою. По-гречески: δεησεωςσου επακουσεται, молитву твою услышит. Опять перевод греческий не заставляет предполагать разницу между их еврейским текстом и нашим. Переводчики пожелали только избегнуть антропоморфического выражения, что они делают очень часто; они выразили только смысл этого антропоморфического выражения.

В том же стихе с еврейского: умиротворит; в греческом: αποκαταστησει, восстановит. Оба перевода переводят одно и тоже еврейское слово. Только по истолковательным соображениям нужно предпочесть первое значение.

Ст. 8. С еврейского: вникни в исследование отцов их. По-гречески: εξιχνιασον δε κατα γενος πατερων. В славянском: изследи же по роду отцов. И здесь переводчики читали еврейский текст так же как и мы; только они пожелали далее провести параллелизм стиха, нежели сколько это нужно по требованию хода речи у священного писателя. В словах стихов 8 и 9 мысль священного писателя такова: «сами мы знаем мало; опытом небогаты, лучше проверь правильность своих мыслей опытом и знаниями предшествующего поколения; да обратись и к отцам этого поколения, то есть знания, которые получишь от предшествующего рода, расширь наблюдениями тех, кто жил еще ранее этого предшествующего тебе рода». Таким образом в стихе 8-м слова второй половины стиха: вникни в исследование отцов их совсем не представляют полного тождества мысли с мыслью, выраженною в первой половине стиха: спроси у рода прежнего. Переводчики не обратили на это внимание и выразили во второй половине стиха ту же мысль, какая выражена и первой половине стиха; при этом местоимение их для переводчиков утратило смысл, и они опустили местоимение. А славянские переводчики не обратили должного внимания на то, какое здесь значение имеет предлог: κατα. Он значит здесь не: но, а: относительно. От этого в славянском переводе затемнен смысл и греческого перевода.

Ст. 10. В переводе с еврейского этот стих читается: не научат ли они тебя, скажут тебе и из сердца своего изнесут слова.

Греческим переводчикам показались в этом стихе недостаточными слова: скажут тебе; на основании смысла всего стиха они изложили их так: αναγγελουσιν σοι συνεσιν σοφιας, возвестят тебе разум премудрости. Переводчики, говорю, нашли выражение: скажут тебе недостаточным. Им показалось, что после слов: не научат ли —слов выражающих понятие о действительном вразумлении оставить простые слова: скажут тебе, когда и последующее выражение: изнесут слова будут значить тоже самое, — неудобно. Они и пополнили их прибавкою более содержательных понятий: разум премудрости. С подобными улучшениями нам часто приходится встречаться в греческом переводе и обыкновенно эти улучшения не принадлежат к числу действительных улучшений. Так и здесь; улучшения никакого не требовалось. Мысль священного писателя идет все усиливаясь: «обратись к предкам: они научат тебя, научат не тем только, что ты сам из их истории извлечешь полезные уроки; нет, они ясной речью вразумят тебя; и речь эта будет исходить из глубины души их». В славянском переводе греческая вставке выкинута.

Подведем же итог.

В выбранных на пробу, совершенно случайно, десяти стихах Библии оказалось, что:

еврейский текст не представляет никакой порчи;

никакой существенной разницы между подлинником и переводом нет;

греческие переводчики одно и тоже слово переводят различными словами;

перелагают образную речь подлинника на более простую;

одно место перевели так, что оно не может представлять удовлетворительного смысла, и причина этой неудовлетворительности сомнению подлежат не может;;

переводчики произвольно опускают слова, оставляя их без перевода;

одну форму речи изменяют на другую;

иногда ограничиваются удержанием только общего смысла речи;

вносят от себя дополнения;

из семидесяти семи слов подлинника пятьдесят пять переведены безукоризненно хорошо;

худо переведены только два места; остальные же неточности не так важны;

славянский перевод выкидывает дополнения, сделанные греческими переводчиками;

славянский перевод неправильно переводит греческие слова;

славянский перевод исправляет неправильность греческого перевода, но этою поправкою сам делает неправильность.

Думаем, что для десяти стихов и этого достаточно.

П. ГОРСКИЙ-ПЛАТОНОВ. 14 ноября 1875.

НЕСКОЛЬКО СЛОВ О СТАТЬЕ ПРЕОСВЯЩЕННОГО ЕПИСКОПА ФЕОФАНА: «ПО ПОВОДУ ИЗДАНИЯ СВЯЩЕННЫХ КНИГ ВЕТХОГО ЗАВЕТА В РУССКОМ ПЕРЕВОДЕ»

П. Горский-Платонов, 1875.