Отец Олег Моленко
ИЗ ТВОРЕНИЙ ГРИГОРИЯ БОГОСЛОВА
Творения святителя Григория Богослова Т.II стр291-293
Максиму сл. 41
Что это? И ты, Максим , смеешь писать? Писать смеешь ты? Какое
безстыдство! В этом уже превзошел ты и псов.
Вот дух времени-всякий смел на все! Подобно грибам, вдруг выбегают из
земли и мудрецы, и военачальники, и благородные, и епископы, хотя и не
потрудились прежде на свою долю над чем нибудь добрым. Что же выходит
из этого? Добродетель унижается, не берет преимущества перед
необразованностью, потому, что дерзость пользуется ненаказанностью,
едва бросит несколько каких не есть слов. Кидайся вниз головой всякий
и не учась, стреляй из лука, заносись на крыльях под самые
облака;довольно захотеть, а знать дело вовсе не нужно.
Видно, и ты у нас вдруг получил вдохновение от муз, как говорят иные о
древних мудрецах? Видно, и тебя привела в исступление какая-то
лавровая ветвь? Или нечаянно ты напился прорицательных вод и начал
потом источать стихи, не наблюдая даже и стихотворного размера? Какие
невероятные и неслыханные доселе новости! Саул во пророках, Максим в
числе писателей! Кто же после этого не пророк? Кто сдержит свою руку?
У всякого есть бумага и трость; и старухи могут говорить, писать,
собирать вокруг себя народ. А ты не побоялся возбуждать и
рукоплескания. В числе слушателей немного бывает мудрых, но много
Максимов и слабоумных. Нужно понравиться последним, а мудрецам можно
пожелать доброго пути, после того как пообстрегут и посожмут их
насмешники. А если нужно отмстить (мудрому на все надобно быть
отважным), будь смел! Пусть знают Максима по дерзости. И мы вправе
посмеятся! Что ныне это легче, как смеяться и смеяться много? Будь
витией, а на оскорбителей -псом. В таком случае никто не возьмет над
тобой преимущества.
Опять воскликну, и воскликну не раз: о речи! Этим истощу свою скорбь,
но не истощу в полнее. Писать смеешь ты? Скажи же: где и у кого
научился? Чьей руки дело этот дар-писать? Но вчера было не то; ты рад
был и тому, что узкий плащ и непрестанно лающие жизнь и нравы
доставляли тебе скудный кусок. А речи для тебя тогда то же, что для
осла лира, для вола-морская волна, для морского животного-ярмо. Теперь
же ты у нас Орфей, своими перстами все приводящий в движение, или
Амфион, своими бряцаниями созидающий стены. Таковы-то ныне псы, если
захотят позабавиться! Верно, смелость вдохнули в тебя старые няньки,
твои помощницы, заодно слагающие речи; для них ты лебедь, для них
музыкальны издаваемые тобой звуки, когда подобно зефиру, текут с
крыльев, приятно распростираемых кроткими веяниями.
Но что и против кого пишешь ты, пес? Пишешь против человека, которому
также естественно писать, как воде течь и огню гореть. Не буду
говорить, что пишешь против того, кто, сколько возможно человеку,
ничем тебя не обижал, хотя и много был оскорблен. Какое безумие! Какая
невежественная дерзость! Коня вызываешь, дорогой мой, помериться с
тобой в беге на равнине, безсильной рукой наносишь раны льву. Разве
допустить, что у тебя одно было ввиду: ты надеялся, что , оскорбляя,
не будешь удостоен словом. Это одно и кажется мне в тебе умным. Ибо
кто при здравом смысле захочет связываться с псом?