|
Радуйтесь, ибо Господь грядет судить |
|
 |
|
Rus |
|
Eng |
|
 |
 |
 |
 |
 |
 |
 |
   |
 |
 |
 |
 |
Протоиерей Александр Соловьев
СТАРЧЕСТВО
(по учению святых отцев и аскетов)
«Даждь кровь и приими дух»
к оглавлению
ВСТУПЛЕНИЕ 1 2 3 4 5
ГЛАВА 5.
Великое достоинство и плоды послушания. Лествнца послушания, возводящая чрез смирение к любви и Богу. Заключение.
«Монах; от всех отделяясь, со всеми состоит в единении»
(Преп. Нил Синаит).
«Пресвятое послушание, — говорит Паисий Величковский, — в трех местах было насаждено Богом: на небесах, в раю и на земле. В этих трех местах явился плод преблагословенного послушания и плод треклятого преслушания. На небесах насаждено был послушание в силах небесных и нарушено самовла стным произволением диавола, плод чего — низвер жение с неба и лишение света Божественного; в раю насаждено было и первозданных людях и самопроиз вольно, по гордости, ими же нарушено, и плод сего — изгнание из рая и смерть всего рода человеческого: на земле, наконец, насаждено Божественное послушание Христом — Сыном Божиим в святых учениках и Апостолах» (см. жизн. Паисия Велич., стр. 242-243). И величественно-недосягаемый образ Самого Подвигоположника Спасителя останется образцом послушания на все времена. В чем состояла вся Его земная жизнь, какая цель Его пришествия и конец Его? «В главизне книжне писано есть о Мне; еже сотворити волю Твою, Боже мой, восхотех» (Пс. 39, 9) — вот что Он говорил чрез пророка о цели Своего пришествия в Ветхом Завете. Исполнение воли Бога Отца, послушание Ему— вот причина пришествия Господа. Ради этого послушания Он — Бог рождается от Девы в уничиженном виде, и яслях, по закону (да подзаконные искупит), обрезается и живет в послушании у мнимого отца Своего Иосифа и Матери Своем — «и бе повинуяся има». Как премудрый и со вершенный имел ли Он какую-нибудь нужду в каком-либо учении и руководстве людей несовершенных? Что для Себя Он мог извлечь из их руководства? Однако Богочеловек повиновался просто человекам. Имея свободную волю, Он добровольно и охотно покоряет ее воле Божией. «Раздаятель немыслимых благ, Владыка сый всяческих, Он благоволил восприять не пустынный, не страннический, но послушнический образ жизни. Ибо Cам сказал о себе Себе: снидох с небе се, не да творю волю Мою, но волю пославшего Мя Отца (Ин. 6, 38), и еще: яже Аз глаголю вам, о Себе не глаголю; но пославый Мя Отец, Той Мне заповедь даде, что реку и что возглаголю (Ин. 14, 10; 12, 49); Аз посреде вас есмь, яко служай» (Лк. 22, 27; св. Феодор Студит, Добротолюбие, т. 4, гл. 38 и 184). Свое послушание Он решительно во всем обнаружил: и в Своем пришествии, и в преподании учения Пославшего, и, главным образом, во вкушении страданий и испитии горькой чаши смерти, безропотном несении креста и самовольном пригвождении к нему за грехи распинавших Его людей. И послушание никогда не оскудевало в Его сердце: «не я ко же Аз хощу, — говорит этот Агнец, вземляй грехи мира, в Своей Гефсиманской первосвяшеннической молитве Богу и Отцу, предвкушая поругания, заплевания, раны, биение и крест, — не яко же Аз хошу. Отче, но яко же Ты» — Я боюсь как человек, но если чаша сия не может миновать Меня, Я выпью ее — пусть прольется Моя кровь: да не будет воля Моя, но Твоя должна быть. «Не Моя воля, но Твоя да будет!» (Лк. 22, 42: Мф. 26, 42).
Итак, Христос, зрак раба приим, был послушлив Отцу даже до смерти, смерти же крестныя (Филипп. 2. 7-8). Послушания ради пришел, в послушании жил и умер. «Тем же и Бог Его превознесе».
И жизнь Апостолов и жизнь Святых стала светлою, быв возвеличена послушанием (Св. Ефрем Сирин, Добротолюбие, т. 2. стр. 471).
Послушание есть прямо выражение именно любви самоотверженной Богу. Внутреннее чувство — любовь — обнаруживается вне: в послушании, покорности любимому существу, в стремлении угодить ему. И так как Бог есть любовь, то и приблизиться, и угодить Ему мы ничем иным не можем, как любовью же и послушанием. — «Аще Мя любите, заповеди Моя исполните, пребудете в любви Моей» (Ин. 14, 15; 15, 10), как Он Сам говорит.
«Сие убо Божественное послушание, насажденное от Самого Христа Господа во св. Его ученицех прейде во святый ангельский монашеский чин, в нем же мнози во святем послушании, яко солнце просияша и совершение Богу угодиша, и весь монашеский чин на святом послушании основан есть» (Жит. и писа ния Паисия Величк., изд. 3-е, 1892 г., стр. 244).
Прилагаемое во всей своей полноте в старческом устроении, где вся жизнь и окормляющего наставника — старца, и окормляемого ученика представляют непрерывный подвиг послушания, послушание, во-первых, превосходит другие добродетели и, во-вторых, служит источником христианских добродетелей.
На лествице иноческих обетов послушание стоит выше всех, как самый трудный и важный. Важна добродетель нестяжательности, властвующая над вещами, важнее ее — целомудрие, властвующее над плотию, но важнее их обоих — послушание, как властвующее над духом. Из трех подвигов: поста, чистоты и послушания — первый доводит до половины пути к Богу, второй приводит ко входу и последний поставляет пред лицо Бога (Пролог, 16 февраля).
«Один великий старец, — рассказывал авва Руф, — видел четыре чина на небе: в первом чине стоял недугами удрученный и благодарящий Бога; во втором — безкорыстный и услужливый странноприимец; в третьем — безмолвный пустынножитель; в четвертом, наконец, чине — послушный своему наставнику, всецело преданный ему ради Господа. Сей последний за послушание свое носил щит и багряную одежду и больше всех прочих блистал славою». И это потому, что странноприимец упражняется в добродетели по своей воле, пустынник живет вдали от света тоже по своей воле и удрученный недугами поневоле страдает: но сей. живущий в послушании, отказывается от всех своих желаний и во всем зависит от Бога и отца своего, — потому и получает большую пред другими славу (Достопамятные сказания; О подвижни честве отцев, стр. 294).
«О послушание, — восклицает авва Руф, — ты спасение всех верных, ты мать всех добродетелей! Ты находишь царство, ты отверзаешь небеса и возводишь людей от земли на небо! Ты питательница всех святых: они питались твоими сосудами и возрастали в совершенствах! Ты сожительница Ангелов!» (Достопамятные сказания, стр. 295)
«Послушание должно предпочитать подвижничеству: последнее научает высокомерию, a первое — смиренномудрию» (Синклитикия; Достопамятные сказа ния, стр. 326).
«Ничто не приносит такой пользы людям, — гово рит авва Дорофей, — как отсечение своей воли и, по истине, от сего человек преуспевает более, нежели от всякой другой добродетели. И как человек, который идет путем, найдя на нем жезл и взяв его, с помощью этого жезла проходит большую часть пути своего, так бывает и с тем, кто идет путем отсечения своей воли: он приобретает безпристрастие, а от безпристрастия приходит, с помощью Божией, и в совершенное безстрастие» (поуч. 1). По учению Варсануфия Великого, «послушание искореняет все страсти и насаждает всякое благо (отв. 223), открывает Сыну Божию вход в человека (отв. 226), возводит на небо и делает подобными Сыну Божию» (отв. 248). «Без послушания, — говорит преп. Иоанн Лествичник, — нельзя узреть Бога» (сл. 4, поуч. 8). «Послушливый монах с благим дерзновением будет стоять при кресте» (Св. Ефрем Сирин, Добротолюбие, т. 2, стр. 484).
Превосходя другие добродетели, послушание, как мы сказали, кладется в основание добродетелей — «насаждает в душе прочие добродетели и насажденные охраняет» (Св. Григорий Великий, Moral caput, 35, 16), и по лествице добродетелей лучше всего возводит ко Христу.
«Малая и великая лествниа послушания, — говорит св. Григорий Синаит, — имеет пять степеней, возводящих к совершенству: первая — отречение от мира, вторая — подчинение (вступление в обитель с обетом исполнять монашеские уставы), третья — послушание (подчинение на деле в жизни), четвертая — служение, пятая — любовь, которая есть Бог... Действуя всецело по заповедям, послушание таким образом устрояет лествицу из разных добродетелей, и их, как восхождения, располагает в душе» (Св. Григорий Сина ит, Добротолюбие, т. 5, гл. 120). Как первые две указанные степени: отречение от мира и подчинение иночеству — суть лишь степени подготовительные к послушанию, так и само послушание в первый период, насколько оно имеет в виду отсечение воли и искоренение страстей у послушника, имеет отрицательный характер — подготовительный, но оно становится положительною добродетелью, переходя в смирение. «Смирение и послушание — искоренители всех страстей и насадители всех благ (отв. 223); «Смирение отсекает страсти душевные, а злострадание — телесные» (Преп. Максим Исповедник Добротолюбие, гл.76, 1-я 100).
Эта положительная добродетель, к которой ведет послушание, — смирение — и полагается в основу здания — насаждения добродетелей «Как строящий чувственный дом известью скрепляет камни, чтобы они не выпадали и дом не рушился, так и созидающий дом душевных добродетелей должен иметь известью — смирение; всякая добродетель, совершаемая без смирения, — не добродетель. О сем сказано в Отечнике: «Как корабль нельзя построить без гвоздей, так и спастись нельзя без смиренномудрия» (Авва Дорофей, по учение 1)[1]. Основание, корень и плод добродетельного подвижнического жительства — смирение; им начинаются, сопровождаются и кончаются все другие добродете ли. «Преуспеяние души — преуспеяние в смирении» (Св. Василий Великий, ч. 5, стр. 62).
«Если, — говорит пpeп. Варсануфий Великий, — не смиришься, то не послушаешь, если не слушаешь, то и не любишь; если не любишь, то и не веруешь; если не веруешь, то и не надеешься» (отв. 228).
«Страсти, подобно хворосту, сгорают от духовно го огня. Назначаю тебе одно врачевание против страстей: смирение. И Господь сказал: вселюся во смиренных» (Ис. 57, 15; отв. 223).
Являясь плодом старческого окормления («телесных трудов и послушания в разуме»: авва Дорофей, поуч. 2; Леств. сл. 4, поуч. 54; сл. 25, поуч. 22) чаще всего и скорее всего, смирение само по себе имеет великое достоинство. «Если, — говорит преп. Иоанн Лествичник, — от одной страсти — гордости, без всякой другой, некто ниспал с неба, то должно исследовать, не возможно ли смирением, и без других добродетелей взойти на небо?» (сл, 23).
«Смирение и без дел многие прегрешения делает простительными. Что соль для всякой пищи, то смирение для всякой добродетели: оно соделывает нас сынами Божиими и без него напрасны все дела наши, всякие добродетели и всякое делание» (Св. Иса ак Сирин, сл. 46; Преп. Каллист и Игнатий, Добротолюбие, т. 5, стр. 394).
«Видел я однажды, — говорит св. Антоний Великий, — все сети врага, распростертые на земле, и со вздохом спросил: кто же избегает их? И услышал голос, говорящий мне: смиренномудрие избегает их, они даже не прикасаются ему» (Достопамятные сказания, стр. 7; Добротолюбие, т. 1,стр. 135; Авва Дорофей поучение 2).
Что же такое смирение? «Смирение, — по определению преп. Варсануфия Великого, — состоит в том, чтобы считать себя землею и пеплом на деле, а не на словах только, ни в каком случае не почитать себя за нечто» (отв. 191,271 и др.).
«Мы сошлись и исследовали значение и силу св. по слушания. Один определял его как всегдашнее забвение своих исправлений; иной видел его в том, что бы считать себя последнейшим и грешнейшим всех, иной видел его в сознании умом своей немощи и безсилия, в примирении, безгневии и т.п... Я же определяю оную добродетель так: смиренномудрие есть безымянная благодать души, ими которой тем только известно, кои познали ее собственным опытом; оно есть несказанное богатство, Божие дарование, Божие именование: ибо Господь говорит: научитеся не от Ангел и, не от человека, не от книги, но от Мене, т.е. от Моего в вас вселения и осияния и действия, яко кроток семь и смирен сердцем, и обрящете покой душам вашим» (Мф. 11, 29; Леств, сл. 25, поуч. 3).
Св. отцы различают два рода смирения; первое со стоит в том. чтобы почитать ближних разумнее себя и по всему превосходнее, «почитать себя ниже всех». Второй же вид смирения состоит в том, чтобы приписывать Богу свои подвиги — это есть совершенное смирение святых (Авва Дорофей, поуч. 2). Первый вид смирения — начало, второй — конец. «Смиряющий ся считает себя грешнейшим всех людей, срамнейшим всех тварей и окаяннейшим бесов» (Св. Григорий Синаит, Добротолюбие, т. 5, гл. 115).
Как объяснить подобное смирение подвижников, — справедливо ли их вменение себя ни во что? неуже ли на самом деле они хуже всех? Нужно сказать, что такое смирение естественно рождается в душе, как естественно и то, что многоплодные деревья всегда преклоняют и нагибают свои ветви книзу.
Ведь наш тот или иной взгляд на себя и других служит ясным показателем нашей духовной жизни. В самом деле, если я вижу недостатки ближнего, осуждаю его, считаю его худшим себя, не показываю ли я тем самым, что в моем глазу бревно, что я не совершенен и не знаю себя?
«Один брат спросил старца: «Отчего я постоянно осуждаю братьев?» «Потому что ты еще не познал себя самого. Кто знает себя, тот не смотрит на других», — отвечал старец (Луг духовный, гл. 144).
«Если будем внимательны к своим грехам, мы не будем смотреть на грехи ближнего. Ибо это безумие человеческое оставлять своего мертвеца и идти плакать над мертвецом ближнего» (Достопамятные сказания, стр. 193).
«Мы и братия наши, — говорит Пимен Великий,- как бы две картины. Если человек смотрит на себя, находит в себе недостатки, то в брате своем он видит совершенства. Если же сам себе кажется совершенным: то, сравнивая с собою брата, находит его худым» (Достопамятные сказания, стр. 261). Все, значит, зависит здесь от предмета нашего внимания и осуждения: если он вне нас, на ближних, — мы самообольщенные святые праведники, если он внутри нас, то ближние нам покажутся прекрасными святыми, а мы себя увидим грешными. Итак, осуждая других, мы осуждаем себя: о ближних мы судим по своей внутренней настроенности. «Имею множество опытов, — говорит авва Дорофей, — подтверждающих ту истину, что всякий судит о других по своему устроению. Приведу пример. Положим, что кому-либо случилось стоять ночью на каком-либо месте, и мимо его идут три человека. У видев его, один думает: он ждет кого-либо, чтоб пойти и сделать блуд. Другой: это, должно быть, вор. Третий из них думает: он сговорился с кем-либо из ближайшего дома вместе пойти куда-либо на молитву и ждет его. Вот трое видели одного и того же человека, на одном и том же месте, однако ж не одно и тоже возымели о нем мне ние, но один — одно, другой — другое, третий — еще иное, и очевидно каждый — сообразно со своим душевным состоянием» (поуч. 16). Справедливо, значит, положение, что хороший человек везде видит лишь хорошее, а дурной — дурное. И «тот подлинно человек чист сердцем, кто всех людей видит хорошими, и никто не представляется ему нечистым и оскверненным. Ибо как исполниться слову апостольскому, по которому должны мы всех равно от искреннего сердца честью больших себе творить (Филипп. 2. 3), если не будем сказанного, что доброе око не узрит зла» (Аввак 1, 13; Св. Исаак Сирин, сл. 21). Хорошо говорит Премудрый: видяй право помилован будет (Притч. 28, 13) и вся противна суть мужу безумну (Притч. 14, 8; авва Дорофей, поуч. 16). Не имеющий в себе любви не находит ее и в других, не обретший внутри себя Царствия Божия, не видит его вне. «Если же человек, — говорит Пимен Великий, — достигнет того состояния, о котором сказал Апостол: вся чиста чистым (Тим. 1, 15), то увидит, что сам хуже всякой твари» (Достопамятные сказания, стр. 249). Человек, вступивший на путь совершенства, устремляя взор свой внутрь, познавая себя, по мере этого познания считает себя худшим всех. Прежде, при страстях и миролюбии, он не видел лесу из-за деревьев, теперь же он яснее видит свое настоящее положение во тьме заблуждений, яснее видит не только лес — страсти, но и мелкие кустики — помыслы. Так солнечный луч пробившись чрез скважину в темную комнату, освещает все темные предметы и показывает даже тончайшую пыль, носящуюся в воздухе (Леств. сл. 26, стр. 223; блаж. Диадох, гл. 27). Существо человеческой природы таково, что чем ближе человек стоит — приближается к совершенству, тем далее от него это совершенство. Чем лучше, например, художник осуществляет свою идею на полотне, тем более он ею не доволен. Так и здесь: «заповедь не имеет меры: чем более кто познает Бога, тем более сознает себя далеким от заповедей» (Св. Феодор Студит, Добротолюбие, т. 4. гл. 36). «Чем ближе человек к Богу, тем более сознает себя грешником. Пророк Исаия, увидев Бога, назвал себя окаянным и нечистым» (Ис. 6, 5; авва Матой, Достопамятные сказания, стр. 194).
Великий подвижник, преп. Памва, после многолетних трудных подвигов говорил пред смертью: «Я отхожу, однако, к Богу так, как будто и не начинал еще жить Богоугодно и иночески» (Жит., 18 июля). «Я только коснулся начала своего покаяния», — сказал пред смертью и преподобный Сисой Великий, прожив в пустыннических подвигах шестьдесят лет.
Сознание своей немощи и греховности может служить меркою нашего духовного совершенства. «Ты хочешь знать, сколько лучшим ты сделался? — спрашивает св. Григорий Богослов, — испытай себя, сколько худшим ты чувствуешь себя. Чем светлее твой взор, тем яснее ты видишь славу Божию и свою греховность» (Цветник духовный, стр. 185).
Итак, чем ближе к Богу — идеалу, тем грешнее себя считает приближающийся к Нему.
«Насколько кто имеет чистоту, — говорит св. Петр Дамаскин, — настолько видит себя многосогрешающим, от того, что видит, а насколько много согрешает, настолько омрачается, хотя и видит себя имеющим чистоту, как насколько имеет знания, настолько считает себя незнающим» (Творен., кн. 1, стр. 22).
«Один из граждан города Газы. — повествует авва. Дорофей, — услыша наши слова, что чем более кто приближается к Богу, тем более видит себя грешным, удивился и спросил: как это может быть? Я сказал ему: скажи, за кого ты себя считаешь в своем городе? Он сказал: за великого и первого и городе. А в Кесарии? За последнего из тамошних вельмож. А в Антиохии? За одного из простолюдинов. А в Константинополе, около Царя, за кого ты будешь считать себя? Почти за нищего, — отвечал он. Вот так и святые, — сказал я ему, — чем более приближаются к Богу, тем более видят себя грешными» (поуч. 2).
Когда авву Зосиму какой-то софист спросил: ска жи мне, как ты считаешь себя грешным, разве ты не знаешь, что ты свят? Разве не знаешь, что имеешь добродетели? Старец отвечал: «Не знаю, что сказать тебе, но считаю себя грешным; не смущай меня, я подлинно считаю себя таким» (Авва Дорофей. поуч. 2, стр. 52).
Один брат спросил Пимена Великого: «Как я могу думать о себе, что я хуже убийцы?» Старец отвечал: «Если человек дойдет до состояния, указанного Апостолом («Вся чиста чистым»; Тит. 1; 15). и увидит человека, сделавшего убийство, то скажет: он однажды сделал ceй грех, а я убиваю каждый день» (Достопамятные сказания, стр. 250).
«Сам-то я хуже всех, — говорит оптинский старец настоятель Моисей, —другие только, может быть, ду мают, что они хуже всех, а я на самом деле дознал, что я хуже всех» (Жизнеописание архимандрита Моисея, стр. 158).
Итак, сознание святыми себя людьми грешнейшими всех — сознание вполне естественное: чем человек более углубляется в себя, тем ничтожнее он считает себя пред своим идеалом. Друг Божий — Авраам, как припомним, называл себя пред Богом пеплом; царь Давид — червем, а не человеком, поношением человеков; Св. Апостол Павел считал себя грешнейшим и недостойнейшим сосудом. И праведник считает себя виновным не только за свои помыслы, но и за грехи и других людей, вменяет грехи других себе, считает себя виновным за всех и за все.
И святые отцы советуют подвижникам усвоить мысль, что они виновны («я и Бог — мы одни в мире» — преп. Варсануфий Великий, отв. 343) во всем, что все люди — ангелы святые, а мы — люди самые грешные. «Это не велико, что мысль твоя при Боге, — говорит преподобный Сисой Великий одному брату, — а велико увидеть себя ниже всей твари» (До стопамятные сказания, стр. 298).
Вменяя себя за ничто пред людьми, худшими всех, хуже даже скота, великие подвижники пред Богом считают себя «окаяннейшими бесов»
«Что ты хуже демона, — говорит один афонский затворник о. Тимофей, — это непререкаемая истина, подтверждаемая Евангелием. Ибо — творяй грех раб греха и вместе с тем диавола — владыки беззакония, начальника зла. А кто из нас чужд греха, кто не раб беззакония? А раб может ли быть выше своего владыки? С другой стороны, мы хуже демона потому, что за него не пролита безценная кровь Богочеловека и нет для него жертвы искупления, а мы, между тем, искуплены, оправданы, наследники Царствия Божия, и лучше ли мы демона, при всем этом пренебрегая спасением?» (Письма Святогорца, т. 3, п. 7, прим.). «По истине и звери, и скоты честнее меня, грешного, — говорит преп. Нил Сорский. — Поистине я ниже всего, потому что я осужденник, и ад уготован мне еще прежде моей смерти... Кто не восчувствует того, что грешник горше самих бесов, яко их раб и послушник, и сожитель их, во тьму бездны сойти к ним долженствующий? Воистину всякий, кто во власти бесов, горше и злосчастнее их самих. С ними низринулась ты, душа окаянная, в бездну!... почто прельщаешься умом своим и почитаешь себя праведною... горе прельщению и заблуждению твоему, о злобесне» (Троцкий патерик).
Что такое сердце милующее? Св. Исаак Сирин на это отвечает: «Возгорение сердца у человека о всем творении, о человеках, о птицах, о животных, о демонах и о всякой твари. При воспоминании о них и при воззрении на них, очи у человека источают слезы. От жалости сердце не может вынести, или слышать, или видеть какого-либо вреда, или малой печали, претерпеваемых тварию. А посему и о безсловесных, и о врагах истины, и о делающих ему вред, ежечасно со слезами приносит молитву, чтобы сохранились и были они помилованы; и о пресмыкающихся... безмерною жалостию возбуждаясь до уподоблении в сем Богу» (подв. сл. 48).
Итак, вменение себя худшими даже бесов объясняется именно сознанием подвижником своего ничтожества пред Богом и свойством самой возгреваемой любви к Богу.
Дальнейшая, и последняя, степень после самоотверженного послушания и глубочайшего смирения, которыми, «как двумя крылами послушник-подвижник воспаряет на небеса и собеседником Богу бывает» (Св. Феодор Студит, гл. 107), как естественное следствие нравственного самосовершенствования, как естественная теплота разгоревшегося духа, — есть любовь, которая есть Бог (1 Ин. 4, 8).
«Когда достигнем любви, — говорит преп. Исаак Сириянин, — тогда достигли мы Бога и путь наш совершен, и пришли мы к острову тамошнего мира, где Отец, Сын и Дух Святый (сл. 83). Здесь, в любви и Боге — завершение всех подвигов и лествицы добродетели, не нужно уже здесь и научение, и руководство другого: тайноводителем, путеуказателем и просветителем чистой души является вечное Слово (Лестница. Слово к паст., гл. 15).
Эта любовь, уязвившая человека, заполняет всего его, приводит его к единению в себе: человек горит и питается небесным огнем, умом, сердцем и волею живет в Боге и естественные потребности человека не только уже не доставляют ему услаждения, но даже забываются... Авва Сисой пришел в меру сию, когда спрашивал ученика: «Ел я или не ел?» (Св. Исаак Сирин, сл. 21). Здесь царство покоя, безстрастия и истинной свободы чад Божиих. «Упоенный любовию Божией, в сем мире, то есть в доме рыдания, забывает все свои труды и печати, и, по причине своего упоения, делается безчувственным ко всем греховным страстям. Сердце его подкрепляется надеждою на Бога, душа его легка, как пернатая птица: ум его ежечасно возносится от земли, превыше всего человеческого парит своими помыслами, и наслаждается безсмертием у Всевышнего» (Св. Исаак Сирин, сл. 51).
«Когда обретем любовь, тогда станем питаться небесным хлебом и укрепляться в силах без работы и труда. Небесный хлеб есть Христос, сшедший с небеси и даяй живот миру (Ин. 6, 33). Любовь есть царство: о ней Господь таинственно обетовал апостолам, что вкусят ее в царстве Его. Ибо сказанное да ясте и пиете на трапезе царствия Моего (Лк. 22, 30), что иное означает, как не любовь? Любви достаточно к тому, чтобы напитать человека вместо пищи и пития. Вот вино, веселящее сердце человека (Пс. 103, 15). Блажен, кто испиет вина сего! Испили его невоздержные — и устыдились; испили грешники — и забыли пути преткновений; испили пьяницы — и стали постниками, испили богатые — и возжелали нищеты; испили убогие — и обогатились надеждою; испили больные — и стали сильны; испили невежды — и умудрились» (Св. Исаак Сирин, сл. 83). Приводя человека в единение с самим собою, любовь объединяет его и с Богом, и со всем миром. «Весь мир, — говорит авва Дорофей, — подобен кругу, самая средина этого круга, центр — Бог, а радиусы — пути жизни людской. Радиусы, чем дальше идут от центра, тем более расходятся и удаляются друг от друга, и чем ближе к центру, тем ближе между собой... Таково свойство и любви: насколько мы находимся вне и не любим Бога, настолько каждый удален и от ближнего. Если же возлюбим Бога, то сколько приближаемся к Богу любовию к Нему, столько соединяемся любовию и с ближними и сколько соединяемся любовию с ближними, столько соединяемся и с Богом» (Авва Дорофей, поуч. 6; Добротолюбие, т. 2. стр. 617).
Здесь, таким образом, исполняются слова Христовой первосвященнической молитвы о единении чрез любовь сo всеми христианами, подобно единению Отца и Сына (Ин. 17 гл.).
Любовь — это океан, соединяющий все источники, реки и моря, океан, напояющий всю землю, со всеми видами органических существ, океан, пьющий воду из которого не возжаждет во веки, имея эту воду источником воды, текущей в жизнь вечную. «Она есть огненный источник: в какой мере источает питье, в такой же мере распаляет жаждущего» (Лествица, сл. 30, поуч. 35). И «как огонь, возгоревшийся в сухих дровах, с трудом угашается, так и в подвижнике явившаяся и запавшая Божия теплота не угасается, будучи стремительнее огня» (Св. Исаак Сирии, сл. 85).
В то время, как любовь, возбуждаемая чем-нибудь, есть как малый светильник, питаемый елеем, которым и поддерживается свет его, или как наводняемый дождем поток, которого течение прекращается с оскудением составляющей его дождевой воды, любовь, которая имеет виновником Бога, есть то же, что бьющий из земли источник: потоки ее никогда не пресекают ся (потому что один Бог есть источник любви) и питающее сию любовь не оскудевает» (Св. Исаак Сирин, сл. 30).
Возгоревшая в сердце любовь, услаждая человека не изреченною радостию, в возможной мере еще здесь, на земле, преображает внешний вид человека, обнаруживается, как мы выше говорили, у носителей ее, людей, преуспевших в добродетели, вне, наружи. «Когда весь человек, — говорит преп. Иоанн Лествичник, — как бы срастворен Божиею любовию, тогда и наружность его в теле, как бы в зеркале каком, показывает светлость души. Так прославлен Боговидецоный Мо исей!» (сл. 30).
«Любовь к Богу, — закончим словами преп. Исаака Сириянина, — естественно горяча, и когда нападает на кого без меры, делает душу ту восторженною... Лицо у человека делается огненным и радостным и тело его согревается. Отступают от него страх и стыд и делается он как бы восторженным... Страшную смерть почитает радостью, созерцание ума его никак не допускает какого-либо пресечения в помышлении о небесном...
Сим духовным упоением упоевались некогда Апостолы и мученики. И одни весь мир обошли, трудясь и терпя поношение; а другие из усеченных членов своих изливали кровь, как воду: в ужасных страданиях не малодушествовали, но претерпевали их доблестно; и, быв мудрыми, признаны несмыслеиными. Иные же скитались в пустынях, и горах, и вертепах, в пропастях земных и в нестроениях были самые благоустроенные. Сего неразумия и нас достигнуть да сподобит Бог!» (сл. 73).
С восприятием Духа после послушания и труда до крови, с устроением в очищенном, безстрастном и горящем любовию сердце послушника обители для Бo гa (Ин. 14, 23) конец старческому окормлению, конец и нашим рассуждениям о старчестве...
О, «какой великий дар Божий принадлежать к чис лу спутников Христовых, идти узким путем, которым прошел Спаситель и Бог наш, нести часть креста, который для спасения моего всецело был поднят и принесен в жертву правосудию Божию Господом — Иисусом! Какое счастье, ради Христа Иисуса, с преданностью Ему или нести потерю внешних благ: имущества, чести — или терпеть болезни в теле или скорби в душе! Преданные чувственности, живущие только внешнею жизнью не знают сего счастья; будете говорить вы им о сем даре благости Божией, они не поймут нас» (Христ. чт., июнь 1847 г.; Письма оптинского старца Макария монахиням, т. 4, стр. 106).
А мы, любезный читатель, понимаем ли это счастье? — идем ли мы этим узким, тесным, но уже проторенным и углаженным путем путников-крестносцев?...
Кто крест однажды решил несть,
Минский
Тот распинаем будет вечно,
Но так как счастье в жертве есть,
Он будет счастлив безконечно!
Награды нет для добрых дел —
Любовь и скорбь — одно и то же,
Но этой скорбью кто скорбел,
Тому всех благ она дороже!
Какое дело до себя
И до других, и до вселенной
Тому, кто следовал, любя,
Куда звал голос сокровенный!?
Но кто, боясь за ним идти,
Себя раздумием тревожит,
Пусть бросит крест среди пути,
Пусть ищет счастья, если может.
г. Семипалатинск, 24 сентября 1899 г.
[1] В душе нашей никак не может быть воздвигаемо здание добродетелей, если наперед в сердце нашем не будут положены основы истинного смирения, которое, будучи наипрочнейше сложено, только одно и сильно сдерживать до верха возведенное здание совершенства и любви» (Св. Иоанн Кассиан; Добротолюбие, т.2 гл. 153 ).
к оглавлению
ВСТУПЛЕНИЕ 1 2 3 4 5
|
|
|
|
|
|
|
|
 |
|
 | |||||||||
|
Код баннера © 2000-2024 Церковь Иоанна Богослова |
|
