Л.А. Тихомиров
Воскресение языческой мистики и экономический материализм
к оглавлению
Атеистическое воплощение религиозного идеала
Любая революция, и особенно социалистическая,
относится к христианству крайне враждебно и не раз уже обрушивалась на него для
истребления, и потому нет сомнения, что в идее революции и атеизма проявилось
обратное воплощение христианского религиозного идеала. До XVIII века
человечество, если не считать христианских же сектантских движений, совсем не
знало идеи революции, внезапного переворота социального строя. Конечно, история
наполнена множеством восстаний и переворотов, более или менее внезапных, но это
были, так сказать, военные столкновения враждующих партий, где восставшие
захватывали для себя место низвергнутых, без дальнейшего превращения революции
в систему реформы.
Идея революции, быстрого изменения всего мира,
имела место лишь в христианском учении о конце мира. В земном отношении она
проявлялась иногда у крайних сектантов, и особенно в анабаптизме XVI века.
Впрочем, анабаптизм, хотя и предполагал произвести переворот здесь, на земле,
не сходил с религиозной точки зрения, и смотрел на себя, как на осуществление
христианской веры, в своем перевороте видя своего рода пришествие Христа и
конец мира, в хилиастическом смысле.
Анабаптизм явился как следствие лютеровской
реформы и проявился особенно ярко в городе Цвиккау. Анабаптисты проповедовали
упразднение земных властей и Церкви как исказительницы христианства, требовали
неограниченной свободы человека, полного равенства, уничтожения частной
собственности. Наиболее решительная часть их требовала насильственного ниспровержения
существующего строя и кровавой революции, истребляющей мечом и огнем
"нечестивых" с тем, чтобы на таким образом расчищенном месте основать
церковь святых. Крестьяне, затронутые этим движением, избивали дворян и
разрушали их замки. Фома Мюнцер в 1524 году основал в захваченном городе
Мюльгаузене центр "царства святых", выбрал новый магистрат "из
бедняков и крестьян" и ввел общность имуществ. Сектанты не могли
организовать своего производства и жили очень привольно, пока можно было
грабить богатых "грешников", но с истощением этого ресурса впали в
самое тяжкое положение. Насколько хватало сил для экспедиций, сектанты
Мюльгаузена обирали в округе города монастыри, замки, земли, производя грабеж и
кровавое истребление всех "врагов Христа". Проповедуя "царство
святых" на земле, Мюнцер возвещал, что "Израиль должен истребить
жителей Ханаана". При этом церкви разрушались, иконы истреблялись. В конце
концов рыцари разбили войска крестьян и Фомы Мюнцера в 1525 году, но движение
разгорелось вновь, и героем его стал известный Иоанн Лейденский в Мюнстере. В
1533 году здесь снова восстановилось "царство Христа" и "Новый
Сион", сам Иоанн Лейденский принял титул царя Нового Израиля,
собственноручно рубя головы "грешников". В 1536 году движение было
снова разгромлено и сам Иоанн – казнен. После того сломленные анабаптисты
умиротворились и постепенно перешли в мирные общины "меннонитов", уже
не помышляя о перевороте всего мира.
Это движение интересно в том отношении, что оно
было первым проявлением революционной идеи, которую выводило именно из
христианского верования. И если анабаптисты, как революционная сила, были
выведены из строя, то процесс порождения революционной идеи из христианства
продолжался, но уже начал совершаться с устранением религиозного мировоззрения
при сохранении христианской психологии.
Христианство – не в школьном учении, а в Священном
Писании, в практике духовной жизни, во всем смысле своем, который по своему
соответствию с природой человека глубоко отпечатлевается в душах, – укореняет в
человеке стремление к абсолютному. Мир земной, область относительного, область
по существу эволюционная – это нечто низшее в сравнении с нашим духом и
обречено на уничтожение, на коренное преобразование в тот момент, когда свыше
раздастся голос: "Се, творю все новое". В этот момент произойдет
полный переворот, в своем роде "революция", которая все сделает
преображенным, одухотворенным. Лучшие мечты христианского сердца связаны с этим
переворотом и той жизнью, где уже не будет никто ни алкать, ни жаждать, не будет
ни болезни, ни печали, ни воздыхания. И это совершится не эволюционным актом, а
действительно переворотом, новым созданием. С таким представлением свыкается
мысль христианина, как с лучшим, наивысшим, идеальным представлением, и только
такая новая жизнь гармонирует с высоким достоинством, которое христианство дает
человеку. Свобода человека по природе не ограничена. Все люди по высшему
содержанию своего духа равны между собою. Все они – братья, дети одного Отца
Небесного, существа одной и той же природы. Нет совершенства, недоступного
человеку.
Что касается условий здешней, земной жизни и всех
ее законов, то, оставаясь в подчинении им, христианин нимало не преклоняется
перед ними. Они прейдут, он – останется. Он вынужден здесь жить в мире
относительной справедливости, относительной правды, но не может же он их
уважать более, чем справедливость и правду абсолютную, носимую им в душе? Он
подчиняется законам государства, законам социальным, но что делать, если они
приходят в противоречие с высшим законом Божественной правды? Что должно,
например, уважать больше: право собственности или обязанность накормить
голодного? Вообще, признавая собственность, христианин не может не понимать,
что все принадлежит только Богу, а люди – простые распорядители имущества, попавшего
в их руки. Идеал жизни указывает человеку некоторое презрение к собственности,
каковой даже лучше не иметь совсем. Богатому очень трудно попасть в Царство
небесное, и конечно, это показывает, что богатому трудно быть хорошим
человеком. "Не бедных ли мира избрал Бог быть богатыми верою и
наследниками Царствия?.. Не богатые ли притесняют вас?" – писал апостол
Иаков родоначальникам христиан (Иак. 2:5-6).
Лучший образец совместной жизни христиан дала
первая община верующих, у которых ничего не было своего, но все было общее. В
ней не было поставлено общественное производство, тем более что первые
христиане жили обыкновенно мелким ремеслом. Но трудовая жизнь вменялась в
обязанность. "Кто не работает – пусть тот и не ест", – писал
апостол Павел. Что касается нетрудоспособных – им хорошо помогали, и это было
обязанностью сначала диаконов, а впоследствии, как видно из Иустина Мученика,
все верующие делали пожертвования епископу, который и должен был заботиться о
пропитании неимущих. По христианскому учению, всякий обязан помогать ближнему,
но грех даже требовать назад данное. Тем более воспрещался всякий процент. Это
воспрещение давать деньги в рост, долго поддерживаемое Римскою церковью, в
Средние века даже очень способствовало еврейской эксплуатации, так как евреи,
внутри своего общества связанные таким же воспрещением, имели право давать
деньги в рост иноплеменникам.
Все эти идеи христианства, вытекавшие из учения
веры, мало-помалу проникали в психологию людей, давая им верное понятие о
должном, благородном, о чести, воспитывая в них идеализм, их требование к жизни
даже в тех случаях, когда они не думали о вере. Когда же наступило время
подрыва и утраты веры, психология человека не могла сразу измениться и долго
оставалась тою же самою. Она еще и до сих пор не оторвалась от того, что было
взращено христианством. Но в общественно-политическом отношении утрата веры с
сохранением религиозной христианской психологии могла создать только отчаянного
революционера и социалиста. Все желания перенеслись в эту, земную жизнь. С
утратой веры в Бога и в неземную жизнь, оставалась только жизнь на земле,
помышления о благе принимали земные формы, и стремление к счастью для себя и
для других неизбежно перенеслось к доступности благ земных. А отношение к
способам осуществления этого земного блаженства оставалось такое, какое было
заложено христианской психологией в отношении к благам небесным. Появилось,
таким образом, стремление уместить в земных условиях то, что по существу своему
вместимо только в мире внеземном, в мире совсем иных законов. Но привычная вера
в могущество идеала не допускала и мысли об огромной разнице между землей и
небом, о том, что возможное для неба – невозможно для земли. Об этом могли
думать и помнить лишь христиане, сохранявшие веру. Но те, кто покинул Бога, не
могли уже представить, что в их душах может жить в данном случае нечто
небесное, ибо они уже не признавали ничего небесного. Они отнеслись к устроению
земного строя с такими рвением, какое жило в душах их, вполне убежденные, что
это стремление, созданное лишь чисто земными условиями и, следовательно, вполне
вместимо в земные условия.
Так появились революция и социализм. Нет ничего
более противного законам земной природы, как революция, ибо в земной природе
существует только эволюция. Но идея, внушенная ожиданием нового неба и новой
земли, ощущение всемогущих сил духа своего, ощущение его высоты над земными
условиями – все это не допускало и мысли о невозможности революции. Они нашли
для себе идеал, а разве существует какая-либо сила, способная помешать
осуществлению идеала? Революция бросилась на осуществление идеала с такой же
нерассуждающей верой, с которой магометанин говорит: "Нет Бога, кроме
Аллаха, и Магомет Его пророк". Уже в первую революцию появилась также идея
социализма, которая потом стала все более развиваться. В первой фазе
социализма, так называемом "утопическом", всюду сквозит вера
христианская, только без Бога и без Царствия Небесного. В те времена даже и
говорили охотно о том, что христианство – социалистично, и такой горячий
социалист, как Ламенне[15], был священником и горячо верующим. Нужен
был бы особый и очень обширный этюд для того, чтобы показать как отражались
христианские воззрения в первых стадиях социализма, и этому мы в данном случае
не можем уделить нужного внимания. Достаточно лишь указать, что весь
утопический социализм держится на убеждении в том, что социалистическое
общество можно и должно воздвигать на психологии людей. Нужно было испытать
множество безплодных попыток устройства социалистических общин для того, чтобы
исчезла эта уверенность, прямо противоречащая всему, что мы знаем о природе
людей. И, однако, эта вера и до сих пор не исчезла, хотя существует теперь
приемущественно в идее анархического социализма.
Главное русло социализма пошло иным путем. В
истории бывает нередко так, что движение, созданное на теоретически ошибочных
основах, но уже окрепшее и утвердившееся, со временем ищет для себя других
мотивировок. В отношении социализма такой поворот мотивов произвел Карл Маркс,
перевернувший вверх дном всю теорию социализма, так как он вместо построения
социализма на природных свойствах людей выдвинул обратную идею о подчинении
людей внешним материальным условиям. (Первым социалистом, учившим о том, что
люди и их нравственные качества зависят от влияния внешних условий, был Роберт
Оуэн[16]. Но его учение имело то внутреннее противоречие, что он
рассчитывал на устроение новых условий такими людьми, которые созданы старыми
условиями. Вполне очевидно, что новые условия требовали каких-то других
созидающих сил. Р. Оуэну это противоречие не бросалось в глаза лишь из-за
остатков в нем христианской психологии, которая рождала в нем уверенность, что
найдутся в достаточном числе благодетели высоконравственные, которые создадут
для остальной массы новые условия жизни).
Они-то, по Марксу, в нашу эпоху выдвигают
социализм как необходимое последствие нынешней формы продукции. С появлением К.
Маркса и его теории экономического материализма социализм уже пошел своим
путем, выйдя из всякой связи с христианством. Он впервые стал учением чисто
атеистическим и материалистическим, без всякой примеси христианских отголосков.
Но в исходном пункте идеи революции и социализма были порождены именно
психологией христианской, как применением ее к строю земному и атеистическому.
к оглавлению
