|
Радуйтесь, ибо Господь грядет судить |
|
 |
|
Rus |
|
Eng |
|
 |
 |
 |
 |
 |
 |
 |
   |
 |
 |
 |
 |
Жизнь и Путь – преподобный Серафим Саровский
к оглавлению
Предисловие 1 2 3 4 5 6 7 8
Глава 2. Весть о прославлении старца Пр.Серафима Саровского
Итак, это долгожданное событие близко... В скором времени в великой, незаходимой славе промчится по России, по всему православному миру, по всему, может быть, христианству имя отца Серафима.
И трудно передаваемые впечатления восторга, умиления, счастья, радостного ожидания переживают те, кто привык уже давно любить и чтить его, считать его дивным чудотворцем.
Да, отец Серафим, о котором еще так мало знает наше образованное общество, был одним из самых замечательных людей не только XVIII и XIX веков, которые он озарил сиянием своей праведной души, но и всех веков христианства.
Возьмите время расцвета подвигов наиболее высоких в аскетизме великих египетских отцов, прибавьте к этому ту глубокую задушевность, какой отмечены в большинстве случаев личности наших преподобных; представьте себе человека, уже на земле живущего как бы вне плоти, небесной жизнью; человека, для которого уже как бы упразднились условия, связывающие других людей, которому возвращены все те дары, что при конце мироздания обильно были уделены Богом первому, богоподобному, человеку; представьте себе человека, словом одним исцеляющего застарелые тяжкие недуги, человека, пред взором которого одинаково обнажено неведомое будущее и сокровенное прошлое, которого видят то ходящим над землею, то подымающимся на воздух во время молитвы, как некогда Мария Египетская в пустыне. Представьте душу, сжигаемую огнем любви божественной и в то же время расширяемую самым безграничным, греющим, трогательным сочувствием к людям; душу, возвышавшуюся еще на земле до созерцания самых великих тайн Божества, какие лучшим и праведнейшим людям откроются лишь за заветной гранью, в иной жизни; представьте человека, для которого мир надземный был родным, своим; к которому, окруженная несказанной славой, Владычица мира сходила для беседы как с близким человеком; одним словом, представьте себе спустившееся на землю торжествующее небо, воплотившуюся самую смелую, дерзновенную мечту о том, как далеко в земных условиях может пойти победа духа; представьте себе слетевшего к людям на утешение им пламенного серафима, представьте себе высшее, совершеннейшее, прекраснейшее выражение того сложного понятия, какое определяется словом "святой", – и вы получите приблизительный намек на то, чем был здесь, на земле, отец Серафим.
О, как отрадно и легко его любить! И как сам он деятельно и легко любил!
Одно из величайших утешений для живущих в Церкви заключается в том, что они находятся в живом общении со светлым сонмом святых. Им молятся, им открывают душу. И святые внемлют их молитвам, откликаются на них. Сознательно и тепло верующий христианин поймет, что к каждому из святых, для него близких, у него особое, личное отношение. У всякого святого свои дары, свои способы проявлять свое попечение о тех, кто зовет их. Как эти выдающиеся люди при земной жизни своей имели каждый ярко очерченную, цельную и отличную от других личность, так и в новом виде своего бытия все особенности их личностей столь же ярки. И именно сила этих личностей, воздействие их на верующих, размер, так сказать, проявляемой ими заботы о верующих и вызывает ту или иную форму почитания их, то или иное напряжение усердия к ним.
Ведь самое прославление святых начинается с того, что они видимым, осязательным образом проявляют жизнь свою по смерти, являясь к людям с помощью, утешением и исцелением, причем одни из этих людей чтили и призывали их, другие же ничего и не слышали о них.
И вот в этих явлениях их, в тех словах любви и милосердия, которые они произносят, познается характер святых, причем впечатление от этих действий их, перешедших в мир бесплотный, усиливается и как бы сливается со впечатлением, произведенным их жизнью.
Земными подвигами своими отец Серафим оставил по себе неувядаемую память безграничной духовной крепости. Трудно назвать хоть кого-нибудь, кто бы мог сравниться с отцом Серафимом в его трудах – трудно назвать кого-нибудь не только из современников его, но и вообще из всех известных святых. Он один понес на себе труды пустынножительства, затворничества, старчества. Его кротость умиляла до слез приходивших к нему. Смирению его не было границ. Всякого посетителя, богатого барина и нищего, праведника и грешника, изболевшего грехами, он целовал, кланялся до земли и, благословляя, целовал ему руки. Речи его дышали проникающей, тихой, живительной властью. Они согревали захолодевшие в жизни сердца, снимали завесу с глаз, озаряли ум, приводили к раскаянию и, чудной силой охватывая разум и волю, осеняли душу человека тишиной. Целым откровением, живым и мощным доказательством бытия духовного мира был ясный, покоряющий вид его, как яркий луч солнца, засиявший в темноте жизни.
Толпы народа неотступно притекали к старцу в последние годы его жизни, когда в некоторые дни число посетителей его доходило до 2000 в сутки. Заживо народ признал его святым и чудотворцем. А этот истинный последователь Христа до последних дней до того угнетал себя вольными страданиями, что без ужаса нельзя было смотреть на его жизнь, без ужаса нельзя и теперь вспомнить о муках его.
Он был гениальным человеком с ясным, метким, широким, основательным умом, счастливой памятью, творческим, живым воображением. Это был великий дух в тонком, необыкновенно прекрасном теле.
Современники радовались на него и утешались им.
Известный жизнью своей игумен Глинской пустыни Филарет, в день кончины отца Серафима выходя с братией от утрени, указал братии на необыкновенный свет, видимый в небе, и произнес: "Вот, так отходят души праведных. Ныне в Сарове душа отца Серафима возносится на небо".
Вскоре после кончины Серафима известный высокой жизнью своей, один из наиболее выдающихся подвижников XIX века архиепископ Воронежский Антоний говорил:
"Мы как копеечные свечи. А он – как пудовая свеча – всегда горит пред Господом как прошедшей своей жизнью на земле, так и настоящим дерзновением пред Святой Троицей".
Кончилось для него земное странствование. Настала небесная слава. И что же, в каком образе предстает он теперь людям?.. Та же кротость, та же любовь. Тем же ласковым словом зовет он людей, как звал их на земле: "Радость моя!"
"Я пришел навестить своих нищих. Давно здесь не был", – говорил он в 1858 г., явившись для исцеления дивеевской инокини Евдокии.
"Радость моя, – говорит он, явившись Саровскому монаху, впавшему в уныние, – я всегда с тобой. Мужайся, не унывай!"
Вот он является во сне шацкой (город Шацк) купчихе Петаковской, знавшей его при жизни, и говорит: "В ночь воры подломили лавку твоего сына. Но я взял метелку и стал мести около лавки, и они ушли".
"Сын твой выздоровеет и испытание в науках выдержит!" – говорит он, явившись во сне в 1864 году в Петербурге г-же Сабанеевой, у которой сын заболел перед экзаменом в Горный институт.
"Что ты все плачешь? – говорит он монахине Понетаевского монастыря Афанасии, придя к ней в белом балахончике и камилавке и сев на постель больной. – Что все плачешь, радость моя? Все те спасутся, которые призывают имя мое!"
"Простая и добросердечная!" – говорит он в 1865 году перед Рождеством, входя в виде безвестного седого, согбенного странника в дом г-жи Бар., где по обычаю раздавали пособия нуждающимся.
– Ты за подаянием? – спрашивает его раздатчица.
– Нет, не затем. Мне ничего не надо. А только видеть вашу хозяйку и сказать ей два слова.
– Хозяйки нет дома. Что передать, скажи нам.
– Нет, мне надо самому.
Одна из прислуги шепнула другой:
– Что ему тут? Пусть идет – может, бродяга какой. А старичок сказал:
– Когда будет хозяйка, я зайду, я скоро зайду, – и вышел.
Стало тогда раздатчице жаль старика, и она бросилась за ним на крыльцо. Но он исчез. От хозяйки это все скрыли. Подозрительной же служанке кто-то сказал во сне: "Ты напрасно говорила – у вас был не бродяга, а великий старец Божий".
На следующее утро г-жа Бар. получила с почты изображение чтимого ею отца Серафима. В этом изображении те, кто говорил накануне со старичком, узнали этого старичка.
Во все отношения свои к людям что-то бесконечно нежное, заботливое, материнское вкладывает отец Серафим, и эти сокровища сочувствия, эту безграничную отзывчивость уловит, отгадает в нем всякое верующее сердце и привяжется к нему, насколько можно только привязаться.
Теперь отец Серафим станет широко известным, и все то, что таилось в нем сравнительно для немногих – для тысяч, десятков тысяч, – распространится и обнаружится для миллионов русских людей. И едва ли ошибочно будет сказать, что в привязанностях, в усердии народа отец Серафим займет одно из первых мест.
Конечно, он не имеет для России того великого политического значения, которым отмечена прижизненная и загробная деятельность величайшего из наших святых, игумена нашей земли преподобного Сергия Радонежского.
Но, как скорый помощник и покровитель, как надежда отчаивающихся, как неиссякаемый источник благодеяний, он, быть может, станет впоследствии известен повсюду – на Руси и в чужих краях – не менее, чем чтимый согласно и трогательно не только всеми христианами всех исповеданий, даже отметающими, как лютеране, святых, а также магометанами и язычниками Николай Чудотворец.
Много великих подвижников выдвинул из среды своей русский народ; и все то, что они на своем веку сделали, представляет собой изумительно разнообразную сокровищницу нравственного богатства русского племени. И среди этих дивных людей все же выделяется, стоит особняком по мере трудов своих, по вдохновению своему, по достигнутой им – и очень еще мало кем – степени духовных вершин старец Серафим. И человеку, много думавшему над подвигами святых, искавшему и в давних, и в недавних веках следы сильных духовных настроений в русском быте, остается лишь трепетно изумляться отцу Серафиму. Ум немеет, сердце смущенно и радостно замирает, когда вдумываешься в его жизнь и, вдумываясь, видишь, куда благодать может вознести человеческое естество. Уже высказав мысль о том, что старцу Серафиму не принадлежала и едва ли будет принадлежать та политическая роль, какую играли, например, в древности прп. Сергий и святители Петр, Алексий, Филипп, Гермоген, в новейшее время – митрополит Московский Филарет, остается добавить, что как святой, действующий не разом на весь народ, поворачивая жизнь историческую в то или иное русло, а на отдельные личности, он будет иметь громадное значение.
Все, что человек ищет в человеке (а ведь и к святым мы обращаемся, лишь как к самым лучшим, добрым, чутким и сильным людям), все, чего недостает нам в живых людях, – все то совершенство любви, заботы и ласки найдет в нем всякий, кто уверует в отца Серафима или кого он заставит уверовать в себя. Он на все откликнется, он все поймет и предусмотрит.
Как много говорит это слово "все". Ведь это "все" есть главное отличие явлений больших от огромных, исключительных, чрезвычайных талантов от гениев.
Лира Пушкина, на все отозвавшегося, все вместившего и понявшего, – и Лермонтов, о котором нельзя произнести это "все". Шекспир и Гете, на все откликнувшиеся, так что нет, кажется, ни одного чувства, ими не проникнутого, – и Шеллер, Мольер, о которых этого сказать нельзя.
Так и отец Серафим – безграничный в своем сердце, как те великие в их области, вместившие в себя всю широту жизни, – так и он, обнявший сочувствием своим весь бесконечный мир горя и страдания людского и несущий ему все необъятное величие своей любви.
Да, благодатная волна, что надвинется скоро на русскую землю, сбирается, скапливается теперь в Сарове. Какие неисчислимые тайны благодеяний, помощи, исцелений польются от гроба с мощами старца – от гроба, придавленного теперь тяжелым, неуклюжим памятником и вскоре откроющегося всенародно.
От силы и свежести этой волны всколыхнется, подымется русская земля...
И как прекрасна ты, Русь, когда, полная одним чувством, согласно подымаешься ты, когда все наносное, временное спадает с тебя, и стоишь ты, единственная, несравненная в своей истинной сущности! И эти эпохи подъема твоего духа – как бы сторожевые столпы на многотрудном пути твоей истории...
Вот и теперь, когда умножились в тебе беззакония, охватила тебя душевная смута, еще раз прозвучит тебе в тех дивных явлениях, которые теперь готовятся, любящий призыв Божий.
Заслышав его, поймешь ли ты, что только в старых путях – в смирении и вере – лежит твое спасение и твоя судьба?..
Да, на предстоящее прославление отца Серафима, которое, как то внушает вера в величие старца, будет сопровождаться изумительными знамениями, нельзя смотреть иначе как на новый призыв Божий.
Сколько религиозных сомнений в нашем обществе, как нуждается оно в чрезвычайных способах для того, чтобы поверить хоть видевши!..
Ведь много людей жаждут веры – и не могут развить ее в себе. Сколько раз в беседах с такими людьми, надеясь на всепобеждающую, над всем торжествующую благодать Божию, приходилось заранее убеждать их ехать на открытие мощей отца Серафима, которое ожидалось верующими давно и с нетерпением. Конечно, там не будет ни отрицания, ни сомнений. 4
А потом в наши дни современным исстрадавшимся людям так нужны подобные чудотворцы!
Жизнь становится все суровей и холодней, и каждый все больше думает о себе, все более ограничивая сферу своих сочувствий.
Все болезненнее и болезненнее стон, несущийся к небу из стесненных жизнью грудей, и неутоленная жажда сочувствия, отклика, помощи все сильнее мучит человечество.
И вот забьет новый, могучий источник сострадания и утешения.
Слезы навертываются на глаза, когда подумаешь о том, что переживают теперь верные дети отца Серафима.
Эти, например, трогательные сестры дивеевские, у которых один придел в их великолепном соборе стоит неосвященным, ожидая, когда его можно будет освятить во имя отца Серафима.
Что чувствуют те, кто чтит отца Серафима с любовью, как бы утеснявшей сердце, вырывавшейся в пламенных прославлениях, в ласкательных восклицаниях к великому старцу! А такой любовью любили его многие. Какое же будет им счастье, когда придет светлый день прославления отца Серафима!
Несколько лет тому назад на этих страницах, делясь впечатлениями от поездки в Саров и Дивеев, пишущий эти строки говорил приблизительно так:
"Счастлив тот, кто теперь, прежде чем имя отца Серафима промчалось по Руси с трубным гласом, посетит Саров и Дивеев, пока тиха еще пустынь, пока не оглушают ее свистки поездов, переполненных спешащими на поклон богомольцами. Счастлив, кто теперь уверует в отца Серафима, не видев еще всей славы его – вера, которую Христос ублажил, и с усердием послужит ему".
Теперь эта возможность миновала. Саров становится общенародной святыней. К нему, отстоявшему на 100 с лишком верст от железнодорожной сети, придвинулись железнодорожные пути. И по всей Руси скоро огласится имя старца.
И вместе с ликованием какая-то странная, сложная грусть закрадывается в тех, кто давно уже с восторгом любил и поклонялся отцу Серафиму.
Грусть эта похожа на странное чувство, когда что-нибудь очень близкое, кровное, дорогое становится всеобщим достоянием.
Так втайне грустит автор над успехом выброшенной в большую публику книги своей, в которую вложил всю душу, грустит, вспоминая уединенные часы мук и восторгов творчества.
Так грустит отец при громе славы сына, ибо тогда нарушена тайна того исключительного чувства, того одинокого сознания и крепкой лишь самой собою веры, в которой столько теплоты и отрады.
Но что говорить об этих трудноуловимых оттенках чувства, когда в общем так безмерно светло и радостно, когда душе открылась область безоблачного, самого напряженного счастья!..
28 июля 1902 г.
к оглавлению
Предисловие 1 2 3 4 5 6 7 8
|
|
|
|
|
|
|
|
 |
|
 | |||||||||
|
Код баннера © 2000-2024 Церковь Иоанна Богослова |
|
