Радуйтесь, ибо Господь грядет судить

	Кредо	Переписка	Календарь	Устав	Аудио
	Имя Божие	3000 вопросов	Богослужения	Школа	Видео
	Библиотека	Проповеди	Тайна ап.Иоанна	Поэзия	Фото
	Публицистика	Дискуссии	Эра Духа Святого	История	Фотокниги
	Апостасия РПЦ МП	Свидетельства	Иконы	Стихи о.Олега	Стримы
	Жития святых	Книги о.Олега	Исповедь	Библия	Избранное
	Молитвы	Слово батюшки	Новомученики	Пожертвования	Контакты

Великие исповедники Православия

Преподобный Максим Исповедник

 

к оглавлению

1     2     3     4     Примечание

Жизнь, дела и мученичество преподобного отца нашего и исповедника Максима

1. Жизнь всех, подвизавшихся по Богу, плодотворна и полезна тем, что побуждает к добродетели и поощряет к подражанию в добре. Но жизнь исповедника и божественного Максима тем успешнее может подготовить к мужеству и тем большую пользу принести душе, чем она выше и всецело славнее. Муж этот отличался не только необычайною жизнью, но и увлекательным словом, как и благородным и несравненным мужеством, о коем даже одно воспоминание может доставлять большое удовольствие и внедрять в боголюбивые души великую любовь к добродетели. Посему и в настоящем слове, намереваясь говорить о нем, мы желаем и главною задачею своею ставим изложение и описание каждого из его деяний, так чтобы от воспоминания их и само слово делалось более приятным и доставляло слушателям великое удовольствие. Однако же невозможно дать полное и цельное изложение всех его деяний, а те, которые могут быть изложены, трудно восхвалить должным образом, ибо даже наименьшие из дел сего досточудного мужа оказываются превышающими силу слова. Итак, по трудности и даже невозможности изложить все подробно, я сам нахожу себя вынужденным делать опущения, нисколько не опасаясь обвинения за эти пробелы, потому что и никто другой из наших предшественников, сколько мы знаем, (доселе) не пускался в изложение всех деяний сего мужа, очевидно считая такое предприятие нелегким и трудно достижимым. Впрочем, чтобы нам не пройти полным молчанием столь важный предмет и, по возможности коснуться всего и не опустить всего,– что почитаю и неполезным и даже не свободным от вины, – оказывается необходимым для меня представить настоящее слово, хотя и вижу что оно весьма незначительно и много ниже излагаемых предметов. Таким образом, мы нашу исполним обязанность и должное посвятим вам, неотступно требующим от нас именно слова о нем. Если же среди речи мне придется напоминать и о некоторых других тогдашних делах, то это конечно не без основания, так как те времена, как знаете, воздвигли великое нападение на истину. Но сначала следует, конечно, сколько можно, сообщить пока о самом преподобном, ради коего мы теперь и предприняли слово.

2. Отечеством божественного и исповедника Максима был первый и величайший из городов Константинополь, обычно называемый также Новым Римом. Его родители принадлежали к старинной благородной фамилии и в мiрской знатности уступали не многим, – отличались благочестием, склонностью к добродетели и исполнением ее, так что этим они могли бы славиться более, чем родом. Произведши на свет сего блаженного они еще в самом раннем возрасте привели его к божественной купели (крещению), чтобы с младенчества он получил очищение, – не позволяли ему предаваться юношеским удовольствиям, ни расслаблять душу разными детскими ребячествами, чтобы еще не сложившаяся и слабая природа не была увлечена к расслаблению и изнеженности нравов. Напротив, воспитывая благородное дитя в суровой строгости, они внедряли ему и сильное влечение к прекрасному и заставляли его всецело устремляться к добродетели. Да и сам он, обладая прекрасною природою и получив такое воспитание, еще будучи юношею, уже имел в себе предначертания добродетели, как бы некие тени и письмена, довольно ясно изображавшие будущее. А с дальнейшим увеличением возраста и приобретением устойчивой твердости души, не начал обладать и более точными образами и чертами ее (добродетели), когда и разум и мысль и все вообще устремлялось у него к лучшему и совершеннейшему.

3. А так как он и к учителям ходил, старательно изучая, как следует, все науки, то нужно ли и говорить, сколько познаний приобрел он в течении непродолжительного времени: грамматику и весь круг прочих воспитательных наук он усвоил весьма тщательно, в риторике и искусстве речи достиг наивысшей ступени, а философию он изучил так прилежно, что никто не мог приблизиться к нему в этом хотя бы и немного. В равной мере обладая трудолюбием и природными способностями, он был необычайно способен ко всем наукам. И всеми ими в отдельности пользовался он, как немало содействовавшими ему иногда к усовершенствованию в добре. Но более всего он изучал и любил философию и связанные с нею науки, предпочитая ее всем другим. И так как он находил в ней знание и разумение вещей, раскрытие как теории, так и практики, исследование природы и мiра и разъяснение всего вообще другого: то поэтому он с тем большим рвением отдавался ей и его ум постоянно был занят ею. И это – не как пришлось и безрассудно. Но софистику ее и всякий обман и ложные умозаключения он совершенно отверг и отбросил, а правила и принципы, равно и прочие логические методы и доказательства признал и усвоил. В самом деле, разве для него возможны были ложные вопросы, сплетения поддельных силлогизмов и таковых же умозаключений, как и вообще все, что пятнает истинную мудрость, – чего нет надобности и говорить о нем? И был он для всех предметом удивления, как обладавший таким знанием и такою добродетелью, а еще более смиренномудрием и скромностью. Никакой предмет никогда не вызывал в нем гордости и не заставлял его много о себе думать: ни знатность рода, ни превосходство над всеми в науках, ни высота добродетели, ни вообще се другое. Напротив, он так заботился о смирении, что в нем только одном полагал достоинство и похвалу жизни и считал выше, чем если бы кто стал предлагать ему сразу всю имеющуюся у людей славу.

4. Но, конечно, было невозможно этому досточудному человеку такой жизни остаться в неизвестности и не проявить себя пред другими на общую пользу, хотя он и ежедневно много старался о том, чтобы убегать от пустой славы и не уловляться разными случайностями жизни, с коими быть даже в соприкосновении он считал большим препятствием к добродетели. И несмотря на то, что сам он так думал и поступал, однако же против воли он берется во двор тогдашнего императора – это был Ираклий – пригласившего его со всем благоволением и сделавшего первым секретарем царской канцелярии. Как обладавшим такими достоинствами и как принадлежавшим к такому роду, царь пользовался им в своих делах и имел в нем помощника и соучастника на все хорошее, так как он отличался большим благоразумием в понимании должного, был весьма способен давать хорошие советы и обладал даром быстро сказать и написать нужное. Поэтому его участием в делах весьма дорожили как сам царь, так и придворные, и этот человек всегда был для них предметом удивления.

5. Но так как он признавал это ничтожным пред философией: и славу и богатство и честь и все, что касается пустого честолюбия, – и кроме того видел повреждение веры тогдашними новшествами и великое осквернение Церкви учением монофелитов, то оставляет все, почитая соприкосновение с этим опасностью для души – и, как давно уже возлюбивший тихую жизнь, скоро принимает монашество, поступив в монастырь, находившийся на противоположном берегу, под названием Хрисопольского, где процветала тогда философия. Там он остриг волосы, облачился во власяную одежду и с того времени постоянно стал изнурять свое тело, пользуясь не только постом и непреодолимым терпением других страданий, но и предаваясь всенощному стоянию и напряженной молитве, а через это очищая душу, отвлекая ум от земли и освобождая ее от уз прежде освобождения (смерти). И до строгой жизни (в монашестве) приучавший себя к подвигам и трудам и проводивший жизнь согласную с философией, он после того как посвятил себя на подвиг, уже ничего другого не желал и не делал. Имел он конечно многих сподвижников, но всех превзошел и пред всеми достиг удивительной высоты. И вот они так поражены были столь великою добродетелью его, что сообща послали к нему усерднейшую просьбу предстоятельствовать у них и принять начальство над ними, ибо незадолго перед тем они лишились своего настоятеля. Но он, отвергая начальство как некую тяжелую ношу, твердо и решительно отклонял их просьбу, не уступая их словам и не склоняясь на их мольбы. Когда же увидал, что они все более и более настаивают и, пожалуй, даже готовы употребить какое-либо насилие, то едва соглашается наконец и принимает настоятельство, думая более не о начальстве, а об ответственном служении.

6. Отсюда тем больше забот было у него и попечения обо всем, так как он должен был наблюдать не за собою только одним и не за тем, как ему самому наилучшим образом проводить жизнь, но и за тем, чтобы жизнь подчиненных ему направить на плодотворный путь и ввести наилучшее благоустройство. Так рассуждал он в себе самом, что для тех, кои сами по себе подвизаются в добродетели, есть, конечно возможность по своему желанию избирать большие или меньшие подвиги, – и им оказывается снисхождение, если они не совершают великих дел. Напротив, тому, кому поручено устроение душ даже и при незначительном ослаблении строгости будет предстоять не малая опасность, -так как ему самому, так и подвластным. Поэтому ему надлежит быть не только наилучшим по добродетели, но и постоянно увеличивать прежнюю добродетель, если он своим примером должен и своих подвластных вести к большей добродетели, взирающих на его жизнь как на образец, и через это направляемых или к добродетели или, напротив, к пороку. Представляя это, божественный Максим сокрушался душою и истощал последние силы тела, погруженный в заботу о своих учениках. Ради сего он то всех вместе, то каждого по одиночке непрестанно побуждал их к добродетели, когда употребляя более нежное слово, а когда более суровое, иногда давая научение тихо и нежно, а иногда выражая его строго и горько, смотря по настроению и природе каждого. Так настроен был он по отношению к своим подчиненным и с таким расположением вел он настоятельство над ними.

7. Когда же он, как мы сказали выше, увидал, что тогдашняя ересь монофелитов стала все более и более усиливаться и с каждым днем ужасно распространяться представителями этого нечестия, то подвергся скорби и погрузился в тяжелую печаль, сожалея особенно и самих виновников этого беззакония. Но он не знал, что ему надо было сделать при столь чрезмерном распространении зла, охватившего весь почти Восток и Запад. И вот в таких трудных обстоятельствах он находит один только выход, плодотворный и для него самого и для тогдашнего положения вещей. Так как он знал, что старейший Рим был чист от такой мерзости, равно как и Африка и другие места и соседние острова, то, оставив здешнюю страну, отправляется туда в намерении защищать истину и вращаться среди тамошних православных. Не без усилий, бед и несчастий совершил такой путь, но все преодолел своим высоким рвением, причем советниками этого путешествия он, быть может, имел и своих подначальных монахов: разлука с ними хотя и была для него тяжела и трудна, но он кроме задуманного не мог сделать ничего другого, так как время теснило его и требовало его отшествия. Однако же слово наше ушло вперед, пропустив речь о том, что было в промежуток этого времени и откуда получило начало мерзкое это и отвратительное учение, так возмутившее Церковь и многих увлекшее в ту же погибель. Поэтому необходимо сказать немного и об этом лжеучении, а потом продолжить в связи с этим наше повествование.

8. Когда Ираклий получил царский скипетр [1] и Сергий занял Константинопольский престол [2], то сначала сам Ираклий, все придворные, сановники и вельможи держались православной веры, исповедуя и проповедуя две природы, два действия и две воли в божестве и человечестве Христа моего. Но когда он, к несчастью, после многих побед над врагами и славной войны против персов, отступил от православного догмата, тогда вместе с ним начали отступать и Церкви, и немалая часть народа перешла на противную православию сторону. А виновником перемены царя был известный Афанасий, так называемый патриарх яковитов, – человек лживый, более всех способный запутать истину. Явившись к Ираклию, пребывавшему в Иераполе Сирийском, он коварно и злокозненно вошел в доверие к нему, прельстив его обещанием, что примет Халкидонский Собор, который провозгласил две природы во Христе, соединенные ипостасно. А Ираклий имел сильное желание, как показали события, склонить к признанию того Собора как самого Афанасия, которому он обещался дать Антиохийский престол, так и других всех, кого он видел не соглашавшимися с этим Собором, хотя, по своей простоватости и легкомысленности, он, никого не привлекши, только запятнал себя неправомыслием. И вот Афанасий, как сказано, разными способами привлекши его к себе, привел в некое колебание относительно двояких действий и хотений двух природ. Этим склоняет его сообщить свое мнение и Сергию Константинопольскому, а известного Кира Фасидского вызвать даже к себе и спросить и его, как подобает мыслить о сем, и что они решат, с этим и ему должно согласиться. Злодей знал, что тот и другой следуют учению об одном действии и одной воле. Когда же Ираклий одного, то есть Кира, пригласил к себе, а патриарху Сергию в письме изложил свое мнение, и обоих нашел в равной мере приемлющими монофелитское учение и без колебаний согласными думать одинаково с ним, тогда и сам всецело оказывается на противной стороне и признает волю, вернее сказать безвольную, чем единовольную.

9. Вслед затем свои вероопределения посылает и Римскому предстоятелю, как бы считая несправедливым, если бы не наполнил всю землю своими дрожжами и не сообщил всем своей заразной ереси. Но сей божественный муж, признав послание его явным заблуждением и вознегодовав на это отвратительное неправомыслие, не только в противопосланиях и сильных опровержениях изобличает и разрушает все его предположения, но и подвергает анафеме тех, кто их содержит и им следует. Однако же это не принесло никакой пользы Ираклию, так как он не поверхностно, а глубоко воспринял это лжеучение: спустя немного он спешит наполнить этою мерзостью и Александрию, послав туда епископом своего единомышленника Кира, чтобы и сама Александрия также согласною с ним была и вместе с ним погибла. Тогда конечно и Кир, сговорившись с Феодором епископом Фаранским, который и сам сильно сочувствовал монофелитам., составляет уже вместе с ним так называемое водоцветное единение (унию). Выражение это, полагаю, указывает на линючую и водянистую окраску, как бы смешанную и трудно различимую, не сохраняющую чисто ни одного из двух цветов, чтобы им было можно, по их желанию, смешивать, сливать и перетолковывать учение о действии, и именно ни простом, ни двойном, и ни том ни другом, – что вернее сказать, – какого нельзя ни мыслить ни называть.

10. Но, решившись сами и убедив обманутых ими признавать одно действие и одну природную волю, они дали повод как яковитам, так и феодосианам превозноситься над нашей верой и подвергать осмеянию и глумлению бывший в Халкидоне Собор. С коварным умыслом они стали говорить, что и сам Халкидонский Собор оказался следующим их учению и признающим одну природу, как это явствует из того, что он провозглашает и одно действие, чего он, как утверждали они, ни в каком случае не сделал бы , если бы не устыдился истинного учения и не получил совершеннейшего представления о нем.

11. А как в то время Иерусалимский престол занял Софроний, – муж, отличавшийся благочестием и добродетелью, – то к нему собираются все архиереи и православные, вместе с ним осуждают и подвергают анафеме признававших во Христе одно природное действие и одну волю, напротив одобряют и подтверждают исповедывавших и признававших при двух природах и два действия со столькими же волями. И желая сделать более известным это определение, этот святый муж отдельно объявляет о нем и Иоанну папе Римскому, – так назывался он, – а также и Сергию Константинопольскому и Киру Александрийскому, – двух последних порицая и сильно укоряя за догмат, а первого, то есть Иоанна, как подобало, одобряя и венчая бесчисленными похвалами.

12. Когда об этом узнал и сам слабоумный Ираклий, то он впал в страх и смущение, колеблясь в своей душе, недоумевая и не зная, как ему изменить нововведенный догмат: быть может он стыдился скорой перемене и быстрому переходу к противоположному учению. И вот он отступает от тех и от других, то есть от проповедующих как два действия так и одно. И это внушил ему презренный Сергий, так как он видел его легкомысленность и податливость во всем и притом опасался увидать его окончательно отделившимся от их общества (монофелитов) и потому с коварной целью одобрил это намерение царя. Обрадовавшись этому как неожиданной находке, Ираклий подтверждает эту нелепость в письменном виде чрез так называемый эдикт (Экфесис) [3], о каковом письменном изложении (монофелитского учения) когда узнали единомысленники Севира, то не только дома и у себя, но и на базарах и в банях стали подвергать его насмешкам, с необузданным злословием говоря, что «прежде единомысленники Нестория халкидониты, – так называя нас, хотя мы отвергли их учение, – одумались и отступили от ложного учения, соединившись с нами посредством признания одного действия в одной природе Христа, а теперь, осудив что было хорошо, погубили то и другое, не исповедуя во Христе ни одну ни две природы». Вследствие этого появилось тогда в церквах замешательство и смятение, так как и пастыри и народ и начальники и подвластные впали в безрассудство, когда не было разумевающихъ и взыскующихъ Господа (Пс.13,2). В самом деле, кто стал бы убеждать народ предпочитать лучшее, когда предстоятели были так настроены, и цари и архиереи вместо других каких распоряжений и законов узаконяли нечестие и принуждали всех подчиняться, разрывая неразрывную ризу Церкви на многие чести и доставляя удовольствие нашим хулителям и клеветникам.

13. Но вскоре после того и Сергий, сеятель лжеучения, многоголовая гидра, скончал свою здешнюю жизнь, собрав себе всю жатву наказания там. На его место Ираклий поставляет Пирра, который также был враждебной православию партии и держался противного ему учения, проповедуя то же, что и умерший. А как и сам Ираклий вскоре скончал свою жизнь [4], то на престол, поставляется его сын Константин [5], которого Пирр, по коварству своего нрава, вместе с известной Мартиной, женщиной дурной и готовой на всякое злодеяние, умертвив ядом, возводит вместо него на царство, сверх ожидания всех сына её по имени Ираклона. Дело, достойное архиерея и приличное его кротости! Но сенат, возненавидев Ираклону, скоро лишает его власти и в то же время изгоняет из столицы и нечестивого Пирра с единонравной Мартиной, и таким образом этот герой, будучи удален от престола и из города, получает возмездие за то, что злокозненно совершил неправедное убийство. Тогда воцаряется Констант, сын убитого Константина, поставивший Павла епископом Византийским, который и сам разделял безрассудный догмат монофелитский.

Но нам следует снова обратиться к делам божественного Максима, коего и поставило своим предметом наше слово, хотя оно и направилось к повествованию о других предметах, о коих воспоминание мы сочли необходимым сделать здесь, согласно нашему обещанию в начале.

14. Итак, когда сей святый муж решил отправиться в Рим по причине распространившегося в Константинополе лжеучения, как это указано мною выше, то он по пути сначала встречается с епископами Африканскими, которым предложив свои беседы и открыв свои богоглаголивые уста, делал их более твердыми в вере и много учил и внушал, как могут они избегать ловушек противников и отклонять их лжемудрования. Благоразумный муж этот знал, что от нас требуется много опытности и красноречия, если мы вознамеримся поражать противников и ниспровергать всякое их превозношение, восстающее против истинного знания. В виду этого он всеми средствами поощрял их, сплачивал, приготовлял беседами к мужеству и наполнял благородными помыслами. Ведь хотя они и превосходили его своим саном, но мудростью и разумом уступали и были ниже, не говоря о других доблестях этого мужа и достославности во всем. Поэтому они соглашались со словами его и беспрекословно повиновались всем его наставлениям и советам, заключавшим так много полезного. Видели они в этом муже жизнь высокую и необыкновенную, слово обильное и богатое, не каплями какими-нибудь, но реками текущее, – разум и прочие свойства души, совершенно ни чем не сравнимые. Благодаря всему этому, не только все священники и епископы, но и правители народные и светские всецело были преданы ему, привлеченные им как магнитом и находясь в отношении к блаженному в таком же состоянии, в каком, говорят, бывает железо к тому камню, или какое испытывают к баснословным сиренам очарованные их пением. Когда же они узнали, что и Римский папа созвал тогда собор епископов, чтобы сообща подвергнуть нелепый догмат проклятию и анафеме, то и сами они под влиянием побуждений и наставлений божественного Максима поторопились сделать это. Епископы не только Африки, но и всех других тамошних островов были привлечены к этому и старательно совершили доброе дело, потому что и они все имели его учителем, наставником и помощником в деле этом.

15. Не много после того прошло времени, и Иоанн, предстоятель Рима, отходит к Господу, а на его престол вступает Феодор, (достойный) преемник его как предстоятельства так и православия. В то же время и Пирр, как прогнанный из столицы, прибывает в Африку и встречается с божественным Максимом, как свои предлагая речи ему, так и принимая их от него. Но разве могу я надлежащим образом представить в настоящее время происходившие между обоими споры и прения, то есть как убедительное и истинное решение святым (Максимом) каждого вопроса, так и поражение и согласие Пирра с каждым ответом? Тот (Пирр), как нечто неопровержимое и непоколебимое, предлагал, что в одном Христе и воля одна, и утверждал, что иное представление не будет истинным. А этот (св. Максим) вопреки тому (Пирру) и единство Христа по ипостаси признавал, но и различал в нем двойство природ, вместе с коими различал и две воли, – что и доказывал весьма сильно и неопровержимо. И еще: один (Пирр) вместе с (двумя) волями вводил и (двух) волящих, нелепо присоединяя нелепость. А святый (Максим) отклонял это, как крайнюю нелепость и непоследовательность, и обличал. «Если допустить, говорит он, что вместе с (двумя) волями вводятся и (два) волящие, – буду употреблять собственные слова блаженного Максима, – то без сомнения должно быть основательным и обратное положение, то есть вместе с волящими (разными) должны вводиться и воли (разные),-и тогда, по вашему (твоему), у пресущного и преблагого и верховнейшего Божества, по причине одной Его воли, должна будет оказаться и одна ипостась, согласно Савеллию, – а по причине трех лиц должны быть и три воли, а потому и три природы, согласно Арию, – если, по отеческим определениям и канонам, различием воль вводится и различие природ».

16. Но зачем мне говорить подробно о всем, что тогда было сказано? Едва ли я смог бы довести все до конца, если бы даже стал излагать целиком только главное содержание: так длинно, разнообразно и глубокомысленно изложение этого спора. Желающие могут прочитать самим святым Максимом составленный об этом труд [6], из коего точнее узнают, как вопросы и ответы святого, все исполненные мудрости и надлежащих рассуждений, так и несогласованность и противоречивость, или лучше сказать неразумность и бессмысленность предположений Пирра, так что он, отрекшись от всего, кладет, как говорится, быка на язык и признает бессилие своих рассуждений. И хотя он представлял их во многих видах и (разнообразил) и всячески изощрял, однако же не получил никакого подкрепления тому, чего желал. И даже прости прощения в том, что он сделал, тут же письменно прокляв свой и монофелитский догмат и представив свое сочинение Римскому папе, которым и был принят с невыразимым радушием. Но этот безумец и крайний глупец как бы ничего нового с ним не произошло, в Равенне оказавшись, опять принял прежнее учение и как некий пес на свою блевотину возвратился. Когда это дошло до слуха святого Максима и самого названного предстоятеля Римского, то они на общем соборе выносят обвинение против него, отсекши и отбросив окончательно погибшего, как некий гнилой и совершенно неизлечимый член. Однако же он и в таком положении нисколько не умерил своего бесстыдства и превеликой гордыни, но смелым натиском опять вступает на Константинопольский престол и в награду за нечестие вторично получает архиерейство.

17. А как в то время случилось и отшествие Феодора от людей, – мужа, как знаем, подвизавшегося в трудах многих и прославленного благочестием, то на его престол возводится святейший Мартин, также отличавшийся великими дарованиями и блиставший преславной жизнью. Высоко ценя его добродетель, божественный Максим часто встречался с ним и, о чем требовалось, вел подобающие беседы. Посему советуется с ним и о собрании отовсюду православных и устроении большого собора, чтобы от стольких богоносных мужей правая вера получила более твердое и непререкаемое исповедание, а учение противников подверглось явному и общеизвестному отвержению. Итак, собравшиеся в количестве ста пятидесяти в присутствии с ними и премудрейшего Максима совершили все с разумом и божественным Духом, а все деяния, как подобало, внесли в памятные записи, причем каждый постарался дать правому учению сильную защиту и представить свои доказательства.

18. И всех виновников безумного догмата подвергли анафеме, именно: Сергия, Пирра, Павла и Петра, худо предстоятельствовавших в Константинополе, а также Кира Александрийского, Афанасия Антиохийского и их единомысленников. Анафематствуют вместе с ними и так называемый Типос, исполненный богохульства, который издал нечестивый царь Констант [7] и объявил Святой Церкви. Но святой Максим, в обличение нечестивцев и для утверждения верных написав сочинения, составив письма и доказательствами от разума и писания утвердив истину нашей веры, рассылает их по всей вселенной, с которыми желающий уже подробно может познакомиться, прочитав изданное при них изложение их содержания.

19. Но божественный Максим, живя с того времени непрестанно в Риме, так как по удалении из Византии он поставил целью поселиться здесь, хотя Африка, объятая сильнейшей любовью к нему и задержала его надолго, – итак, имея потом пребывание в Риме, как сказано, он многим, каждый день приходившим к нему, преподавал нужное устно, беседуя о полезном, – и через составлявшиеся с трудолюбием сочинения наставлял к высокой жизни, убеждая держаться только добродетели и отвращаться низкого и чувственного, чтобы ничему такому, говорит, ум не был подчиняем как возносящийся горе и созданный для устремления к вышним предметам. Рвение невыразимое было у богомудрого привлечь всех к добродетели и заставить любить ее, столь вожделенную саму по себе и желанную, всецело привлекающую к себе объятого любовью к ней. Для сей то цели он и составляет многие и прекрасные сочинения, предлагая в них различный и целесообразный путь, ведущий к ней.

20. Даже и на малое время не переставал он составлять сочинения: то о жизни и строжайшем поведении, то о нравах и заботе о страстях и совершении всего с разумом и рассуждением, а то другой раз о догматах и других умозрениях, исполненных глубочайшего ведения и которых едва ли достигали и превосходнейшие умы, оценивая этим наши желания и возвышая к божественному, – иногда речь у него о воздержании от предметов настоящей (земной) жизни и удалении от всех чувственных удовольствий, а иногда о твердости и терпении и других видах великодушия в искушениях, хотя бы они и казались сильными и непреодолимыми. А его рассуждения о молитве? А сочинения, явившиеся в виде писем и сообщающие жало сокрушения душе и угрызение в сердце? Что же касается до трудов досточудного мужа о любви, ради удободоступности для всех изложенных в виде коротеньких глав, то я почел бы весьма важным подробно сказать о них, если бы не знал, что они известны всем. И так как все, по моему убеждению, знакомы с его рассуждениями о любви, особенно ревнители добродетели и любви, то я оставляю теперь говорить о них то, что желал бы, и скажу только, что тот, кто хоть сколько-нибудь коснется их, тот и истинную любовь познает и возненавидит всякого рода ненависть, удержит проявление гнева не по разуму, сдержит яростную похоть, будет отвлекать свой разум от вещества, возведет свой дух к родственным ему предметам и всего себя обратит к божественному. Также составлять быстро книги и писать главы в виде наставлений он был весьма плодовит и способен. А в изъяснении Писаний и раскрытии их глубочайшего смысла кому уступал и ниже кто был? У кого глубина раскрытия мыслей и духовное объяснение Писаний отличаются большей прикровенностью и таинственностью? У кого изъяснение самых неясных мест как Ветхого так и Нового Завета более возвышенно и необычно? У кого более глубокие рассуждения, тончайшие мысли и объяснения трудностей?

21. Как ум свой он умел утончать, отвлекая от всякого вещественного представления, чтобы без всякого препятствия он мог достигнуть знания, превышающего разум, и подняться до наивысшего созерцания, так и речь свою он удалял от чувственных и грубых образов и поверхностных фраз, но уходил вглубь и бездну вызывал бездной, то есть тончайших слов и мыслей. Кто, например, чтобы не говорить о других, прочитав в шестидесяти пяти главах изложенный досточудным Максимом труд, где он изъясняет трудности ветхого и нового Писания, не подивится и не изумится уму истолкователя и разуму, бременевшему столь необычайными мыслями, а также высоте рассуждений и другим умозрениям и возвышенно-духовному разъяснению их? Но нисколько не менее, чем здесь каждый увидит высоту его рассуждений, прочитав составленные им схолии к сочинениям Великого Григория, ибо многие из них, как знаем, трудны для понимания и не имеют ясного значения, особенно относящиеся к догматам и богословию о Святой Троице: он и смысл их постиг и светом божественного знания привел в большую ясность, изложив свое толкование не только в ясных мыслях и таинственнейших созерцаниях, но и языком возвышеннейшим и речью прекраснейшей.

22. А так как благороднейший Максим видел, что и в сочинениях Ареопагита Дионисия, которые сей божественный муж составил об иерархии и о прочем священнотаинственном чине, большей частью покрыты неясностью, то, занявшись и ими, он прояснил их и раскрыл, по моему, более ясной речью и истолкованием, – не поверхностно и, как говорится, кое-как, но войдя внутрь их и удивительным образом усвоив их глубокий смысл. Все же что относится к священному тайноводству он изъяснил в таинственном смысле, именно: что означает вход иереев в храме, что – кафедра архиерея на возвышении, стояние около него священников, чин и образ псалмопения и чтения, затворение дверей и целование пред этим, падение ниц непосвященных в храме и вообще все, что совершается в тот страшный час. Впрочем, никакая , как и сам я сознаю, другая речь не в состоянии ясно представить это, хотя бы и было употреблено много слов об этом, – один только тот, кто сочинил это и может сказать об этом так, как именно сказал он и иметь в себе представление о таких предметах. Но доколе же я буду говорить о рассуждениях, сочинениях и других трудах премудрого, которые все упомянуть и подробно передать словом кажется мне подобным тому, как если бы я стал пытаться измерять песок морской и перечислять по одиночке звезды? Поэтому, прекратив речь о них, обращу слово свое к другому и отсюда начну представлять преимущественно достославнейшее долготерпение благородного мужа в страданиях.

23. Итак, Констант, внук Ираклия, находился на царстве и владел им девятый год, предоставив полную дерзость лжеучителям, так как и сам подвержен был той же ереси и все наполнив злой пагубой. Но как только он узнал, что все в Риме разнствуют с ним и отвергли его догмат, то, удалившись решительно от других дел, он с особенной заботой принимается за римские.

24. А так как он знал и виновника, – разве мог он не знать человека, столь известного всем и на виду у всех светившего своим учением, – то отдает приказ немедленно привести Святого к нему во дворец, полагая, что если он захватит его, то будет властвовать и над всеми другими. С ним повелевает поскорее доставить в Византию и ученика его Анастасия вместе с одноименным ему и единонравным другим Анастасием, который назывался апокрисиарием [8] Римской Церкви, а также и божественнейшего Мартина с многими западными епископами, будучи разгневан, что естественно, на них за их противное ему мнение. Но относительно иерарха Мартина и тех неистовств, какие совершил над ним нечестивец (царь Констант), подвергнув его многочисленным оскорблениям и побоям, – о, безбожные руки! – предав наказанию невинного и наконец осудив на отдаленнейшую ссылку, – Херсон был местом ссылки ему, – то же самое сделав, конечно, и с его епископами: – рассказывать, как произошло это, у меня теперь нет досуга, так как я должен спешить к делам божественного Максима. Многие, вероятно, скажут о них или же и сказали, как полагаю, желая почтить сего мужа и восхвалить его жизнь. Наше же слово пусть обратиться к изложению своего предмета.

25. Итак, этот священный муж уже был взят руками убийц, и все взирали на него. Посмотрим теперь, какую прежде всего встречу устрояют ему и какому суду подвергают его эти хорошие законодатели. Как только он, привезенный на корабле, пристал к Константинополю, к нему приходят посланные царем люди, уже от одного вида являвшие в душе своей большую жестокость. Дерзко схватив Преподобного, босого и без верхней одежды, насильственно вытащили его на дорогу и повели в сопровождении ученика, оплакивавшего эти злодейства. И приведши, заключили его в какое-то темное помещение, не позволив ему даже оставаться вместе с учеником. А по прошествии нескольких дней ведут Праведного во дворец, где восседал весь сенат и каким-то убийственным и драконовским взором смотрел на него. Суд над ним предоставляют сакелларию [9], оказавшемуся первым по чину, человеку опытному в речи, искусному сочинять слова и более всех способному искажать истину. Чего дурного не учинил он? Какого зла не сделал? От какой угрозы и оскорбления Святому воздержался? Не устыдился ни почтенной старости его, – ведь ему тогда было около восьмидесяти лет без малого, [10] – ни являвшейся на лице его благодати, ни его нравственной красоты, как и других благолепных и достопочтенных его качеств. И все это тогда, когда сей нечестивец не имел ни одной справедливой и основательной причины для его обвинения, а только показывал, так сказать, свою грубость и необузданность и негодность нрава. Но хотя он и явился до такой степени бесстыдным, однако же при полном бессилии его возражать против искусных речей Святого и надлежащих ответов его, оказались тщетными все его ухищрения, обнаружив только его злоумие и замечательнейшее коварство.

 

к оглавлению

1     2     3     4     Примечание