|
Радуйтесь, ибо Господь грядет судить |
|
 |
|
Rus |
|
Eng |
|
 |
 |
 |
 |
 |
 |
 |
   |
 |
 |
 |
 |
Е.Г. Рымаренко.
Воспоминания об Оптинском старце иеросхимонахе Нектарии
к оглавлению
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 ...
***
20-ое января. Приехала, слава Богу; просто не верится, что Господь опять привел меня в благословенную Оптину.
Терпения не хватило сидеть на ст. Сухиничи и ждать поезда на Козельск; дождалась утра и поехала прямо на лошадях (60 верст) до монастыря. Ведь Батюшка обещал принимать ежедневно! Дорога была трудная, был страшный мороз, а ведь была одета не для путешествия в санях!
Но вот, наконец, я и в хибарке; 2 часа, сейчас должен выйти Батюшка. Чувствую, что очень волнуюсь и даже боюсь попасть к Батюшке - такой сумбур в голове и усталость! Но вот вышел келейник о. Севастьян и попросил всех отъезжающих; за ними пошли все, и я в том числе. Стала я в сенцах, в очереди; слышу, как Батюшка в приемной читает молитву к путешествию, всех отъезжающих кропит св. водой, а потом идет и ко всем нам с кропилом, и каждого тоже окропляет. Подошел ко мне, поднял кропило и так ласково, ласково: «матушка, радость ты наша, что же ты к нам приехала? Мы очень, очень благодарны, и нам это будет полезно, но что же мы можем тебе дать?» Покропил св. водой, обошел дальше всех, вернулся опять, подошел ко мне и потянул за руку; можно было остаться в приемной, но сделалось как-то страшно, да и чувствовалась усталость после дороги. В душе же было какое-то ликование - решила уйти со всеми остальными.
21-ое января. Сижу целый день. Батюшка на общем благословении очень ласков, иногда что-нибудь говорит, но не зовет. Наконец, поздно вечером вдруг говорит: «А ты у нас ведь весь пост останешься, ведь правда?» Ушла с тревогой! Как же так? Ведь Батюшка же знает, что я остаться не могу.
22-ое января. Опять провожу время в хибарке. Уже начало четвертого, сейчас всех отошлют в церковь на повечерие. Кто сегодня будет тем счастливцем, кто останется здесь с батюшкой? Вдруг слышу о. Севастьян докладывает обо мне; ответа батюшкиного я не слышу, но входит о. Севастьян и зовет меня. С трепетом перехожу порог приемной. Батюшки нет довольно долго. Много было передумано за эти минуты. Все переживания, которые казались горькими, тяжелыми, вдруг стали совсем неважными; вся обстановка комнаты действовала умиротворяюще, в душе было благоговение и трепет. Батюшка вошел: «Ну что же как у Вас, рассказывай». Начинаю рассказывать; батюшка перебивает и говорит, что я должна остаться на весь пост. Говорю, доказываю, рассказываю с какими трудностями удалось уехать, а Батюшка все свое. Наконец, говорит: «ну, останешься первую неделю». Потом вдруг говорит: «Но ведь ты с о. Адрианом совсем к нам приедешь весной, т.е. летом?» Ничего не могу понять, опять те же слова!
Даю ему ложечку серебряную. Батюшка озабоченно говорит: «Чем же мне отблагодарить?»
Просидела у Батюшки до 11-ти часов ночи. Были и шутки, но были и такие минуты, что трепет охватывал. В продолжении этого времени батюшка принял Лидию Васильевну (зав. музеем), меня же не захотел отпустить. И вот во время этих разных хозяйственных разговоров (тут и о. Петр приходил, другой келейник), у меня явилась мысль: «как это батюшка должен уставать, как его внимание должно утомляться, как он может все время каждому отвечать на его вопросы!» Лидия Васильевна просит разрешения Батюшки что-нибудь почитать, а Батюшка поворачивается ко мне и говорит: «Ты знаешь, я ведь к вечеру начинаю лениться и ничего уже не могу, больше дремлю». Вот удивительно Батюшка: уловил мою мысль! Лидия Васильевна ушла, пришла Анюта, Батюшка засадил ее вязать, а я читала ему письма, которые он мне давал. Прочла письмо одной дамы, которая спрашивает, что ей делать, что у них все церкви «живые»? Я спросила, что делать, если у нас дома все церкви будут «живыми». «А ты приезжай с батюшкой к нам». Начинаю спрашивать объяснений: «Пусть прихода не бросает, а только, если ему предложат оставит, все, вместе приезжайте, я здесь устрою». Кончился наш вечер угощением меня и Анюты чаем с конфетами. Я ушла, как всегда от Батюшки, унося мир и покой.
Батюшка сказал приходить к нему каждый день, но не верится, что он сможет принимать каждый день.
23-го января. Не была совсем, были посетители деловые; Батюшка даже извинился, сказал что занят.
24-го января. Опять была у Батюшки с 11-ти утра до 11-ти вечера с перерывами на 2 часа. Как много слышала, как много почерпнула! Батюшка посадил ему переписывать, а в это время принимал. С чем только не приходили! Иногда чувствовала, что мешаю, что человеку неприятно присутствие постороннего, просила разрешения уйти - но Батюшка не разрешал. В 8 часов Батюшка принял двух девушек Таню и Анюту, которые у него бывают почти ежедневно. Батюшка всех нас угощал состояние у меня было недоумевающее. Девушки все хохотали; когда Батюшка уходил - говорили разные глупости и ели, ели без конца сладости. Мне было неприятно сидеть с ними, было обидно за Батюшку, за самые стены хибарки, не знала что делать, чувствовала себя отвратительно. Еле-еле досидела; наконец, стали уходить, было 11 часов. Пришла мать Людмила, которая, кажется, должна была прочитать батюшке правило. Пришла домой на подворье к матушке Марии - было очень плохо на душе. Что же это такое? Каждый день Анюта, Таня ... в хибарке ждут, а Батюшка столько времени уделяет им, которые этого не стоять, т.к. ведут себя так легкомысленно, даже у него.
25-го января. Встала с какой-то тяжестью в душе; пошла к обедне, потом посидела дома, а в хибарку не шла. Отстояла повечерие, панихиду. Наконец, пошла в хибарку, мысли смущали, думала даже брать благословение на отъезд. После того как Батюшка отпустил всех исповедниц, все вошли в приемную к Батюшке за благословением. Вхожу за другими и, смотря на портрет старца Амвросия, думаю: «Помоги Ты мне разобраться в поведении Батюшки». Батюшка благословляет меня и говорит остаться. Все начинают выходить из приемной. Анюта и Таня хотят остаться, но Батюшка отсылает их ко Всенощной, потом запирает дверь на крючок, подходит ко мне и говорит: «Ну что же, матушка, как ты провела сегодняшний день?» - «Плохо, Батюшка». - «Ну, ну не сердись на меня». Трепет объял меня! «Батюшка, я разве могу сердиться на Вас, но мне было так обидно за Вас, и я Вас не понимала; ведь там все ждут, а тут у Вас две, хохочут.» - «Ну ничего, ничего, где уж тебе понять! Ты и своего батюшку иногда не понимаешь!» Стало сразу так хорошо, все сомнения отлетели, было стыдно, что осудила старца. Батюшка ласково погладил по голове и усадил на диван, дал читать вслух. Батюшка на вид дремал, но чувствовалось, что он не спит; временами взглядывала на Батюшку, и благоговение охватывало меня, чувствовалось что Батюшка творит молитву. Вдруг о. Севастьян докладывает: Таня и Анюта. Батюшка вздрогнул, меня погладил по голове и сказал их позвать. Но мне уже ничего, я сижу, переписываю, а они пересыпают какие-то батюшкины продукты. Батюшка несколько раз подходил, ласково на меня поглядывая. В 11 часов приходит мать Людмила, а мы уходим.
Потом я узнала, как Батюшка всеми мерами старался отвлечь этих двух девушек от той жизни, что они вели. Он их удерживал в хибарке, кормил сладостями, только бы они поменьше проводили время в своей легкомысленной компании.
26-го января. Не попала к Батюшке, зато весь почти день провела в церкви.
27-го января. Не знаю, что и написать сегодня, столько было пережито необыкновенных минут! Была у Батюшки сначала с Анютой - отправил нас к вечерне, а потом я пришла и просидела одна с Батюшкой до 11.30 вечера. Устроил это второй келейник Батюшки - о. Петр; он позапирал наружные двери и даже подвесил звонок, чтобы никто не помешал.
Батюшка был какой-то особенный, он часто погружался в молитву, в эти минуты я боялась шевельнуться и все думала: «ведь я не стою того, чтобы сейчас быть с Батюшкой». Трудно описать этот вечер. Я писала, читала вслух; во время чтения Батюшка часто прислонялся к спинке дивана и закрывал глаза. Что ни приходилось читать - все как-то или подходило ко мне или казалось нужным для о. Адриана. Зашел разговор о последних временах. Батюшка сказал: «Нилус, правда, написал свою книгу давно, когда еще мало говорили об этом, но он все-таки очень увлекается в своих заключениях. Вот ты в этом деле и батюшке своему почаще, говори: «умерьте свои восторги».
«Нилус в своей книге поместил письмо одной девицы, в котором она описывает свой сон. Ей виделись святые на небе, которые сказали, что конец будет в 24-ом году, но может быть еще будет отсрочка.
«О. Иоанн Кронштадтский говорит о 30-ом годе. У нас все время была опасность со стороны гражданской власти, эти три года мы (Оптина) держались каким-то чудом, а теперь начинается опасность в самой церкви нашей русской. Ведь теперь началось вольнодумство в церкви, и это опасно!
«Ты знаешь если перевести апокалипсическое число 666, то получится «вольнодумец».
Батюшка еще говорил из Апокалипсиса, но к сожалению, мне не все было понятно; переспросить же боялась, т.к. несколько раз убеждалась, что в такие минуты Батюшку переспрашивать нельзя, он сейчас перестанет говорить и обратит все в шутку.
Помню еще знаменательные слова: «тех, кто останутся верными православной церкви, где бы они не были разбросаны, Господь всех соберет вместе, как апостолов при успении Богоматери».
29-ое января воскресенье. У Батюшки продолжаю бывать ежедневно. Просто не пойму, как это, почему? За что мне такая радость? Часто просиживаю у него часами одна в комнате, часто пишу ему, или читаю, иногда бываю не одна, а с кем-нибудь. Но никогда Батюшка не оставляет меня без внимания. Раз был такой случай: Были мы вместе с Марусей Калужской. Батюшка усадил меня писать, а она читала громко канон Богоматери Скоропослушнице; Батюшка сидел тут же и, яко бы, смотрел в книгу. Это были какие то необыкновенные минуты. Потом Батюшка дал Марусе читать письмо «О церковном пении» из журнала «Русский Инок». Я писала и думала: «ведь это письмо читается для меня, чтобы я передала о. Адриану, который сейчас интересуется вопросом о церковном пении». О. Севастьян вызвал Батюшку на общее благословение, Батюшка поднялся уходить, Маруся спросила его: подождать ли ей с чтением? Батюшка ответил: «Нет, нет, читай, это ты для матушки читаешь». Возвращается и говорит мне: «Помнишь, мы с тобой послали письмо о. Амвросия твоему батюшке, а вот сейчас пошлем и это».
Как я рада, что предстоит новая переписка, что можно будет опять сидеть с Батюшкой, а то я свое переписывание уже кончаю. Переписывала же я из жития Сильвестра Римского, его спор с евреями, а у Батюшки есть один еврей, который хочет креститься, и ему, по словам Батюшки, нужны доказательства нашей веры.
31-ое января. Сегодня Батюшка сказал, что скоро вместо крестного знамения будет треугольник, в Москве у красных как будто это уже есть.
«Окружающее иереи сначала хорошо к нам относились, хотя и не посещали нас, а теперь мы с ними разошлись во взглядах, они подписались в живую церковь, а мы нет, они нас обвиняют теперь в староправославии».
Читала вслух брошюру о пророчествах в Апокалипсисе. Там говорится о последовательном снятии 7-ми печатей, со снятием же последней 7-ой - последует конец мира.
Период же между 6-ой и 7-ой будет более продолжительный, чем предыдущее, и будет делиться на 7 более кратких. Батюшка посмотрел на меня и сказал: «Отец Иоанн Кронштадтский говорит, что 6-ая печать уже снята... понимаешь?» И так это Батюшка сказал серьезно, вдумчиво, а потом опять начал шутить.
Так трудно с Батюшкой. Переспрашивать ничего нельзя. Если попросишь объяснения чего-нибудь - сейчас получаешь ответ: «У тебя есть твой батюшка, он тебе все объяснит».
2-ое февраля. Сегодня причащалась, Так было хорошо. Никогда не забуду вчерашней исповеди. Полумрак в комнате, одна лампадочка горит, и Батюшка с непокрытой головой в эпитрахили и поручах. На этот раз исповедь была обыкновенной, по книжке, как принято в Оптине. Батюшка поразил тем, что все помнил предыдущее, несмотря на такое, почти ежедневное, количество исповедников. И эта необыкновенная любовь и ласка: «я прошу тебя этого не делать, я очень прошу тебя» ... В эти минуты готова все обещать, а потом так скоро все забывается, и увы, только короткое время звучит в ушах эта просьба Батюшки и его разрешительная молитва: «Разрешаю чадо мое духовное».
После причастия пришла к нему, так ласково, ласково поздравил. Батюшка наш дорогой, как я привязалась к нему!
Но зато сегодня со второй половины дня начались испытания! Не могу понять, что случилось, почему это сегодня Батюшка меня не оставляет, у себя; ведь всегда, всегда я бывала у него, а сегодня вдруг, когда мне нужно обязательно окончить переписывать для о. Адриана - я не могу попасть к Батюшке. Он все отправляет меня: то обедать, то к вечерне, то, наконец, желает мне спокойной ночи. Я несколько раз говорю, что мне нужно уезжать; тогда Батюшка мне говорит: «Вот крест вынесут и поедешь, останься до 4-ой недели вел. поста!» В другой раз сказал, чтобы провела 1-ую неделю, а обращаясь к присутствующим сказал: «Вот я матушку усиленно оставляю на 1-ую неделю Вел. Поста, а она мне отвечает, что ей не нравятся постовые напевы, и потому она хочет уезжать». Наконец, около 10-ти часов вечера иду сама к Батюшке... Он встречает: «Что же ты не приходила писать? Я ведь тебя жду целый день». Я начала просить разрешения завтра (пятница маслян. недели) уехать, т.к. мне обязательно нужно быть дома к прощеному воскресению. Сначала Батюшка убеждал остаться первую неделю, но потом согласился отпустить меня завтра и объявил, что у нас «прощальный вечер».
Окончила переписывать для о. Адриана; Батюшка начал делать приписки на этом письме о церковном пении. Вошла одна дама из Смоленска, Батюшка дал ей читать вслух акафист, присланный о. Адрианом, «Неувядаемый цвет», а сам продолжал писать. Дал для о. Адриана книгу Ефрема Сирина и помянник. Мне Батюшка надел кольцо на палец, надавал много просфорок и дал голубую ленточку. С грустью уходила, зная, что это уже последний вечер.
3-е февраля пятница. Сегодня прощалась с Батюшкой и пробыла одна с 11-ти до 4-х часов. Как подумаю, что уже сегодня вечером буду сидеть на вокзале, а не в этой милой, дорогой комнатке! Только подумала, а Батюшка дает письмо читать и говорит: «видишь, какие мне пишут письма». Читаю: «Милый, дорогой Батюшка, вспоминаю Вашу хибарку, так грустно что уехала и т.д....» я смеюсь и бросаю письмо. «А ты мне будешь писать?» Говорю, что меня смущает то, что мои письма ему будет читать кто ни будь из посторонних. Батюшка говорит, что он мои письма будет читать сам. Потом говорит: «хочешь я напишу тебе письмо сам? Только ты не взыщи за каракули». Батюшка всегда так ласково говорит об о. Адриане и так убедительно просит, чтобы он не подписывался в «Живую церковь». «Ты знаешь все священники, которые бывают у меня и которые подписались, говорят: «как будто мы что то потеряли». «Это - благодать отошла».
Прошу Батюшку, чтобы он не забывал меня благословлять заочно.
«Буду, буду всегда; как 9 часов вечера, так и знай, что я тебя благословляю». Вот радость то, вот хорошо!!
Когда читал молитву к путешествию, прервал ее и сказал мне: «Видишь, мы молим Господа, чтобы ты еще приехала к нам».
Как вышло странно: уезжало нас трое: Вера Ильинична, монахиня и я. Вера Ильинична была на молебне вместе со мной, а монахиня опоздала и подошла только под благословение. Батюшка, благословляя Веру Ильиничну, вдруг говорит ей: «Ты ведь едешь, довези ее», показывает на меня. Почему это он так сказал? Он ведь знает, что меня на вокзал обещал отвезти о. казначей Пантелеимон на монастырской лошади. Пришла домой, лошадь была готова, и о. казначей с матушкой Ольгой отвезли меня на станцию и уехали, оставив дожидаться поезда, который отходил в 2 часа дня.
Открывается касса, подхожу брать билет и вдруг узнаю, что билеты вздорожали и у меня не хватает денег, т.к. я лишние раздала монахам, оставив себе в обрез. Меня выручила Вера Ильинична, дала денег и тут нам вспомнились слова Батюшки: «довези ее». А монахиня, бедная, должна была вернуться ночевать в Оптину, т.к. у нее тоже денег не хватало; она ведь и на молебне не была...
9-ое февраля. Никогда не забуду моего путешествия! Сколько натерпелась я в дороге! Вот что значит не послушаться Батюшки! Говорил он пожить первую неделю поста, а я выпросила позволение уехать - ну, зато и помучилась!
На ст. Сухиничи мы расстались с Верой Ильиничной - она поехала на Смоленск, а я пересев на другой поезд, на Бахмачь. В Бахмачь приехала в 4 ч. утра в прощеное воскресение. Вдруг узнаю, что поезд на Ромны только что ушел, что поездов больше не будет целую неделю, по случаю заносов!
Переезжаю на товарный Бахмачь, узнаю, что товарных поездов тоже нет. Что делать? Ведь и денег нет! В голове, мысль: «Батюшка помоги, что делать, на что решиться». Кругом слышу, что собираются ехать на лошадях, но едут не прямо до Ромен (80 верст), а сначала нанимают подводу до ст. Рубанка. А у меня ведь денег нет!
Вдруг подходит ко мне молодой человек в бекеше, вид у него советского комиссара и предлагает довезти меня до ст. Рубанка на казенных лошадях. В голове мысль: «кто он такой? Комиссар, еврей?» - не разберу. Не знаю, на что решиться, потом вдруг сразу решаюсь. Сидим, ждем лошадей, - лошадей нет. Продрогли, на вокзале не топлено, идем вместе нанимать квартиру на ночлег у железнодорожников.
Утром моему спутнику делается дурно, что то с сердцем, оказывается угорел. Попросил открыть его корзину и дать полотенце, открыла и испугалась: лежат пачки денег! Пока пришел в себя, сходил к врачу и узнавать насчет казенных лошадей - началась метель, снег так и валит. Выехали мы после метели в 4-ом часу дня на обыкновенной крестьянской подводе (лошади казенные не приехали). Добираемся до ст. Григоровка, уже стемнело, спрашиваем дорогу дальше. Нам советуют остаться ночевать, но спутник мой не соглашается; он даже грозит револьвером вознице, чтобы только вез, а мне говорит, что он везет много денег и ночевать нигде, не хочет. Едем дальше, темно, дороги нет. Я совершенно замерзла; спутник мой идет вперед и, зажигая зажигалку, ищет дорогу. Встречаем волка, наконец видим огонек, подъезжаем к нему. Возница наш категорически заявляет, что дальше не поедет, опять угрозы револьвером, расспрашиваем дорогу и едем дальше. Опять та же история - дороги нет, все заметено снегом, видим огонек, идем к нему та же лачуга, у которой мы только что были и спрашивали дорогу. Значит, мы крутились на одном месте! Приходится здесь остаться. Уже 12 часов ночи. Входим, у меня так замерзли ноги, что меня почти внесли на руках и уложили на лежанку. Лежим рядом, людей в избе много; теснота и грязь. Всю ночь проговорили. Сначала разговор и поведение моего спутника были очень неприятные, но потом выяснилось, что он бывший офицер. Он мне признался, что совсем запутался: он и офицер и диакон и женат, и жена не с ним; посоветовала ему съездить к старцу - обещал. Призналась, что муж мой священник, а раньше не говорила, боясь, что он не довезет меня, куда нужно. На другой день, т.е. уже во вторник первой недели добираемся до ст. «Рубанка», и попадаю я на квартиру моего спутника, который живет еще с двумя своими товарищами. Хозяйка пустила к себе в комнату переночевать. Настроение у меня ужасное, приходится есть скоромный суп, и, вообще, вся эта обстановка советских деятелей! Всю среду хожу, хлопочу насчет лошадей, мне помогают; наконец, в четверг находим! В одних санях едут 3 еврея, в других один, который берет меня на половинных началах.
Выезжаем, лошаденка еле-еле плетется. Добираемся до деревни «Вел. Бубны», лошадь останавливается - ни с места. Просимся, чтобы пустили нас куда-нибудь во двор покормить лошадей - крестьяне не хотят пускать евреев! Наконец, я пошла обходить дворы - и нас пустили. Отдохнули, лошади поели; выезжаем. Наша лошадь опять останавливается. Те сани уехали; остаюсь я со своим спутником. Спрашиваю, есть ли у него деньги - нет. Иду нанимать подводчика, а наш соглашается здесь, в деревне, подождать, пока новый вернется и ему заплатит. Договариваюсь с одним крестьянином, он уже дает своей лошади овес, вдруг приходит наш подводчик с уже нанятой им подводой. Тогда этот, что дал лошади своей овес - требует, чтобы мы ему за него заплатили! Я просто чуть не плачу от всех волнений. Измучилась ужасно, но знаю, что это потому, что не послушалась старца. Батюшка с первого дня моего приезда оставлял на весь пост, а потом уже хотя бы на первую неделю! И надо было остаться, это был последний Вел. Пост, что существовал монастырь. В конце. пятой недели Вел. Поста начала работать ликвидационная комиссия, службы церковные прекратились. Монахи постепенно выселялись; многие из братии устраивались жить в Козельске (3 версты от Оптиной), старшим иеромонахом и духовником у них был о. Досифей. Через некоторое время удалось все-таки в Оптиной получить один храм, как приходской, и в нем служил иеромонах Никон. Для нашего дорогого Батюшки тоже начались испытания: болезнь, арест и, наконец, выезд в Брянскую губернию. Сначала Батюшку увез его духовный сын Василий Петрович Осин на свой хутор под мест. «Плохино», а потом он его перевез к своему шурину Андрею Евфимовичу Денежкину в с. Холмище.
к оглавлению
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 ...
|
|
|
|
|
|
|
|
 |
|
 | |||||||||
|
Код баннера © 2000-2024 Церковь Иоанна Богослова |
|
