Радуйтесь, ибо Господь грядет судить

	Кредо	Переписка	Календарь	Устав	Аудио
	Имя Божие	3000 вопросов	Богослужения	Школа	Видео
	Библиотека	Проповеди	Тайна ап.Иоанна	Поэзия	Фото
	Публицистика	Дискуссии	Эра Духа Святого	История	Фотокниги
	Апостасия РПЦ МП	Свидетельства	Иконы	Стихи о.Олега	Стримы
	Жития святых	Книги о.Олега	Исповедь	Библия	Избранное
	Молитвы	Слово батюшки	Новомученики	Пожертвования	Контакты

А. К. Булатович

С войсками Менелика II

к оглавлению

1     2     3     4     5     6     7     8     9     10     Комментарии

4. Джимма

Джимма расположена на длинной узкой полосе земли, протянувшейся с юго–запада на северо–восток по течению реки Гибье–Каке. Ее окружают горы, с которых сбегает в Гибье масса ручьев и речек, орошающих Джимму и делающих ее одной из самых плодородных местностей. Вершины хребтов покрыты густым вековым лесом. Климат долин достаточно влажный (здесь бывает два дождевых периода: один – в марте и апреле, другой – в июле и августе), очень ровный и благоприятствующий произрастанию даже кофейного дерева, которое на Эфиопской возвышенности встречается только в юго–западной части, в местах, сопредельных с Каффой. Прекрасные природные условия сделали Джимму одной из самых населенных и производительных частей Эфиопии, а ее центральное положение среди других богатых областей – крупным торговым центром. Сюда стекаются арабы, абиссинцы и галласы, чтобы обменивать свои заморские товары – материи, оружие и бусы – на кофе, мускус, слоновую кость, мед, воск, хлеб и лошадей из Джиммы и соседних с ней Каффы, Куло, Конты и Лиму. Отсюда ценные товары отправляются через Годжам и Тигре в Массову или через Харар в один из портов Таджурахского залива, на берегу Индийского океана.

Джимма славится своими бумажными и железными изделиями. Хозяйство ее весьма интенсивно, площадь посевов значительно расширена, так как рассчитана не только на удовлетворение домашних потребностей и уплату налогов, но и на вывоз хлебов. Пустующих земель почти нет. Общение с иностранцами повлияло как на развитие промышленности и благосостояния области, так и на ее быт и религию.

К сожалению, параллельно с торгово–промышленным ростом Джиммы шло процветание работорговли и торжество магометанства. Уже третье столетие, как царствующая династия и весь народ ревностно исповедуют ислам.

Население Джиммы принадлежит к племени галласов – оромо. Народ считает своим родоначальником Каке – вероятно, выходца из Боранье, колыбели всех галласов. В общем, ни по типу, ни по нравам и обычаям обитатели Джиммы почти не отличаются от прочих своих соплеменников. Галласы Джиммы – большого роста, отлично сложены, с правильными чертами лица. Женщины славятся своей красотой. Цвет кожи каштановый. Одеждою мужчин служат шаммы,^[21] а женщин: знатных – кожаная юбка и коричневого цвета кофта, рабынь же – только кожаная юбочка. Женские прически очень оригинальны. Богатые, женщины носят парики из человеческого волоса, напоминающие своим видом громадную шапку, оплетенную параллельными рядами горизонтальных тоненьких косичек.

Благодаря богатству и торговому духу, народ Джиммы никогда ее отличался боевыми качествами и, дорожа своим благосостоянием, всегда был данником сильнейшего соседа – сначала короля Каффы, затем негуса годжамского и, наконец, с 1886 г. – негуса Менелика. В настоящее время Джимма независима во внутреннем управлении, платит дань империи и соблюдает лишь обязательные для всей империи законы и указы. Верховный суд и право смертной казни принадлежат императору Абиссинии.

Когда работорговля была воспрещена Менеликом под страхом смертной казни, благосостоянию Джиммы как одному из главных центров этого промысла был нанесен чувствительный удар. Император отменил также обращение в рабство виновных в уголовных преступлениях – раньше очень распространенный в Джимме род наказаний. Раз подвергнувшиеся ему становились собственностью короля и доставляли ему источник немалых доходов. Теперь же продолжительность военнопленного состояния ограничена семью годами по истечении которых раб–военнопленный становится свободным. Этими благодетельными законами рабство окончательно должно было бы считаться уничтоженным. Но в действительности потомки прежних рабов находятся и по настоящее время в зависимом состоянии, аналогичном с положением наших крестьян во времена крепостного права. Расселенные на землях королей и обязанные восьмидневной работой в месяц в их пользу, они остальное время работают лишь частью на себя, а затем труд их принадлежит местному начальнику. Некоторые из бывших рабов для хозяйственных надобностей находятся при дворе короля, представляя из себя своего рода дворовых.

Во главе государственного управления Джиммы стоит наследственный король из династии Каке – Аба–Джефар, унаследовавший от своего отца Аба–Дула^[22] престол. Джимма была в те времена королевством и находилась в ленной зависимости от Каффы. По воцарении своем Аба–Джефар признал себя сперва данником годжамского негуса (короля) и затем, восемь лет тому назад, шоанского – Менелика.^[23] Последний через два года по присоединении Джиммы к Абиссинии, наказав его за стремление к чрезмерному увеличению своего постоянного войска и переманивание абиссинских солдат к себе на службу, заточил Джефара на год в Анкобере. По отбытии наказания Аба–Джефар вновь получил от Менелика престол Джиммы, став после такого урока одним из послушнейших вассалов и аккуратнейшим данником императора.^[24]

При короле – верховный совет из его родственников и вообще представителей выдающихся родов. Суд во всех важных делах, кроме тяжких уголовных, рассматриваемых самим императором, чинит король со старейшинами, а более или менее мелкие проступки разбираются особо назначенными судьями или же местными начальниками. В административном отношении Джимма разделена на 60 малых областей, управляемых аба–коро – должность, поручаемая старшей линии наиболее древнего в данной местности рода. Аба–коро назначает себе помощника, аба–генда, при котором состоит небольшой штат низших исполнителей, так называемых аба–ланга. Интересно отметить особое покровительство законов купцам, которыми, между прочим, ведает сам король. Торговцам отводятся земли, различные хозяйственные угодья, на которых они возводят свои усадьбы, – словом, для развития и поддержания в стране коммерческого духа купцам оказываются всевозможные льготы.

Очень строго соблюдается дорожная повинность, возлагающая на каждого владельца под страхом тяжелого наказания (в былое время – даже продажи в рабство) обязанность содержать дорогу в порядке. Благодаря этому я нигде не встречал таких дорог, как здесь: широкие, ровные, обсаженные деревьями, с мостами через канавы и топкие речки. На всех дорогах, ведущих к Джимме, устроены заставы для надзора за движением караванов, которым предоставляется свободный въезд, обратно же выйти ни один из них не может без разрешения короля. Прибывший с товарами купец извещает короля о том, что он с собою привез, поднося при этом посильные дары.

Желая выехать, торговец испрашивает королевское разрешение на пропуск своего каравана, сопровождаемого в таких случаях до заставы одним из особо назначенных людей, вооруженных оригинальным копьем о двух лезвиях. Взимаемая с купцов дань не превышает в общем 10% стоимости товара. На придорожных базарах принято проходящему каравану подносить в дар несколько лепешек из хлеба и вареных корней гудера (род нашего картофеля).

К юго–востоку от Джиммы по хребту, отделяющему ее от р. Омо, обитает племя джанжеро, жившее когда–то самостоятельным королевством. По присоединении к Джимме последний из королей этого племени признал сюзеренитет Менелика, но его преемник в 1890 г. отложился от негуса, последствием чего были поход на джанжеро раса Вальде Георгиса совместно с королем Джиммы и окончательное прикрепление этой области к Джимме.

Джанжеро как по нравам, так и по своему языку резко отличаются от соседних племен. Замечательные охотники и звероловы, джанжеро очень храбры, выносливы и крайне свирепы. Говорят, что у них существовали даже человеческие жертвоприношения.

2 января. Мы вступили в Джимму. Пройдя пограничный, тянувшийся вдоль р. Гибье лес, мы поднялись на высокий берег, на крутом подъеме которого, в ущелье, устроена застава, охраняемая несколькими галласами. Вблизи высится скала Али–Кела, огромный каменный монолит, как бы оторванный от возвышенного берега р. Омо. Бока его совершенно отвесны, на вершине виднеется небольшая рощица, в которой есть, по словам туземцев, озеро. Тут же, почти рядом, выдвигается и другая скала, напоминающая своим видом обелиск и называемая Тулу–сайтана, т. е. Гора дьявола.

Сделав в этот день 12–часовой переход с небольшим привалом в полдень, мы расположились на бивак. Уже совсем стемнело. Остановившись около усадьбы богатого галласа, мы надеялись добыть у него зерна, сена или соломы для мулов, но хозяин, магометанин, отнесся к нам не особенно дружелюбно: отказал в зерне и сене и вообще уверял, что у него нет ничего. Трава поблизости была выжжена и сохранилась только на берегу ручья. Было чересчур темно, чтобы рвать траву среди колючих кустов. Я не решился послать на работу моих людей, и без того уставших от утомительного перехода. Мулы, следовательно, должны были голодать до утра. Но мои ашкеры показали себя молодцами. Во главе со старшим команды они по собственной инициативе отправились вдоль ручья и нарвали достаточное количество травы на ночь. Экскурсия эта, как и надо было ожидать, обошлась не совсем благополучно: вернулись они исколотые и исцарапанные. Поступок моих ашкеров лучше всего свидетельствовал о бодром настроении духа, господствовавшем в моем отрядике.

3 января. Мы двигались по очень красивой, густонаселенной и хорошо обработанной местности. Дорога шла по возвышенному правому берегу р. Гибье–Каке, пересекаясь многочисленными ее притоками. Окрестности, резко отличаясь от пройденных нами раньше земель левого берега р. Гибье, своей растительностью, почвой и богатствами природы живо напоминали мне Леку, с которой я ознакомился в прошлое свое путешествие (1896/97 гг.) Ни мимоз, ни акаций, так часто встречающихся в Шоа и между Адис–Абабой и Гибье, я здесь почти не заметил. Преобладала порода небольших деревьев, похожих на персиковые, с ярко–зеленой листвой. Почва – красная, глинистая, но в долинах попадается и сочный чернозем. Из горных пород я больше всего наблюдал красноватый песчаник, местами граниты; базальта, так часто встречающегося в Абиссинии, я не встречал.

На пути мы перегоняли и встречали торговые караваны везшие в Джимму по большей части бумажные материи, абуджеди, а обратные – преимущественно кофе. Тяжело нагруженные мулы^[25] и лошади идут табуном, окруженные погонщиками; сзади их хозяин важно восседает на своем муле в фетровой шляпе, которую он при случае охотно продает абиссинцу, и с соломенным зонтиком в руках. За караваном плетутся женщины–служанки или жены погонщиков, нагруженные всякими хозяйственными принадлежностями. Двигаются караваны очень медленно, делая в день не более 12 – 15 верст. С места выступают они ранним утром, а к полудню становятся на бивак, образуя живописную картину. Где–нибудь в долине, на берегах ручьев, под сенью излюбленных громадных смоковниц, разбиваются купеческие палатки. Груз разложен правильными кучками, расседланные и сверкающие ярко–красными набивками на спинах мулы пасутся на сочном лугу; тут же погонщики, полуголые, блистающие черной кожей с сильной мускулатурой, срезывают серпами траву на ночь. У костров копошатся женщины, приготовляя пищу. На ночь животных берут на коновязь. Путники, поужинав пресными лепешками усаживаются тесным кружком у костра и за бесконечными разговорами проводят вечер. Вот у кого–то отыскался музыкальный инструмент, напоминающий трехструнную арфу, и под однообразный ритмический аккорд его затягивается грустная, тихая песнь. Костер гаснет, с ним замирает меланхолическая мелодия. Караван располагается на ночлег. Всюду воцаряется тишина; слышно только мерное пожевывание животных да крик ночной птицы.

Вдоль дороги часто встречаются маленькие базары. Десяток женщин сидит где–нибудь под тенью большого дерева в ожидании покупателей. Торгуют хлебом (небольшие круглые лепешки) и густым кислым пивом.

Среди продавщиц попадаются очень хорошенькие молоденькие женщины, но все они имеют забитый, угрюмый вид, какого я не наблюдал у галласок других племен. Не явилась ли эта сумрачность последствием магометанства?

4 января. Мы переправились вброд через р. Гибье и к вечеру, сделав одиннадцатичасовой переход, вступили в столицу Джиммы – г. Джерен.^[26]

По мере приближения к Джерену местность становилась все красивее и оживленнее. Густо насаженные по обеим сторонам дороги деревья были в цвету и наполняли воздух благоуханием. Зелепукин, к превеликой своей радости, нашел в кустах свою старую знакомую – ежевику с созревающими уже ягодами.

Город Джерен расположен у подножия хребта, служащего водоразделом рек Гибье–Каке и Гибье–Энареа. На одном из высоких холмов красуется дворец ленного владетеля Аба–Джефара. К главным воротам дворца ведет широкая улица, по обеим сторонам которой тянутся усадьбы родственников и приближенных короля, вперемежку с густыми плантациями кого.^[27] В долине, в нескольких верстах отсюда, виднеются густые поселения местных купцов и большая площадь, где два раза в неделю бывает знаменитый базар Джиммы.

Солнце уже заходило, когда я приблизился к воротам дворца. Перейдя р. Гибье, я послал верхового известить Аба–Джефара о моем прибытии, но посланный почему–то задержался в дороге и приехал почти одновременно с нами. Наш неожиданный приезд произвел некоторый переполох. Навстречу нам выбежал главный азадж (гофмаршал) и, извиняясь, что вследствие позднего извещения не успел приготовить мне помещения, просил от имени Аба–Джефара навестить его.

Оставив вьючных мулов и часть слуг на площадке, я с остальными ашкерами направился во дворец, окруженный высоким красивым забором, прихотливо оплетенным из расщепленных стволов бамбука, и разделенный на массу отдельных двориков. Каждое из таких помещений имеет свое специальное назначение: или для каких–нибудь отделов дворцового хозяйства, или приемных комнат короля, или же его внутренних покоев.

Пройдя ряд первых дворов, мы вступили во внутренние покои. Здесь пришлось слезть с мула и направиться дальше пешком. Наконец нас ввели во двор, где находилась опочивальня Аба–Джефара и его гарем – место заточения его двух жен и двух любимых наложниц. Гарем – двухэтажное здание затейливой архитектуры, с узкими решетчатыми окнами и резной пестро раскрашенной галерейкой – прячется за высоким забором и громадными деревьями кого. Здесь меня принял Аба–Джефар. Моти (король) Джиммы сидел на складном кресле около большого костра окруженный несколькими десятками приближенных. Поздоровавшись со мной по–европейски, за руку, он стал расспрашивать меня на ломаном абиссинском языке про дорогу, осведомился, не устал ли я, и т. п. За его креслом сидели на траве, расположившись живописными группами, его телохранители и свита; мои же ашкеры стояли полукругом за моим стулом с ружьями у ноги (по абиссинским обычаям, слуги не должны сидеть в присутствии их хозяина).

Аба–Джефар – еще молодой человек, красивый, рослый, немного полный. Прямой тонкий нос, блестящие, красивые, подозрительно бегающие по сторонам глаза, густая черная борода, черные же, коротко остриженные, курчавые волосы – вот его характерное лицо. Руки небольшие, изящные, на всех пальцах громадные золотые перстни. Одет в белую рубашку и штаны, на плечи накинута тончайшая белая шамма. Ноги, тоже очень маленькие и красивые, обуты в кожаные сандалии.

После нескольких минут разговора Аба–Джефар, извинившись, просил меня немного обождать, так как настало время вечерней молитвы. В сопровождении свиты он отошел на несколько шагов в сторону и приступил к совершению уставных омовений. Мальчик–слуга принес большой серебряный таз и такой же кувшин с водой, и Аба–Джефар стал по всем правилам мусульманского ритуала омывать себе руки, ноги, грудь, голову, плечи, вполголоса произнося при этом молитвы. Окончив обряд, он поднялся на белую каменную небольшую четырехугольную площадку, покрытую циновкой, и, обратившись лицом к востоку, начал молиться.

Уже совсем стемнело... Чудную, фантастическую картину представляла молитва полудикого магометанского властителя среди этой необычайной для глаз европейца обстановки.

Пылающий костер освещал переменчивыми огнями затейливое здание гарема, в решетчатые оконца которого, наверное, выглядывали теперь с любопытством заключенные красавицы; освещал он и живописную группу красиво задрапированных в белые шаммы, похожих на привидения людей свиты Аба–Джефара и стоявшую на возвышении громадную фигуру короля, резко выдающуюся на мрачном фоне ночи. Аба–Джефар усердно молился, перебирая в руках четки и кладя земные поклоны. Была полная тишина. Только случайные порывы ветерка, врываясь в громадную листву банановых деревьев и шелестя их зеленой одеждой, нарушали царившее вокруг благоговейное молчание.

Окончив молитвы, Аба–Джефар, довольный, по–видимому, что мог похвастаться перед европейцем своим знанием всех мусульманских обрядов, снова расположился в кресле.

Мы возобновили прерванный разговор. Король расспрашивал меня про Стамбул (Турцию), Мысыр (Египет), поинтересовался, правда ли, что Стамбул – самое могущественное государство в мире. Мне, конечно, пришлось до некоторой степени разочаровать моего собеседника и опровергнуть внушаемые ему арабами тенденциозные сказки. Слуги принесли в большом глиняном кофейнике кофе и уселись возле нас на траве разливать его. Из плетеной, расшитой бисером соломенной корзинки в форме столбика вынули десяток маленьких чашечек без ручек, завернутых в красный кумач, и расставили их на деревянном подносе. Кофе сначала предложили нам, а затем по очереди угостили всю свиту и всех моих ашкеров.

Напившись кофе, я простился с Аба–Джефаром, поручившим свите проводить меня. Я сел на своего мула и, окруженный свитою и моими ашкерами, направился к себе. Дорогу нам освещали факелом, сделанным из куска бамбукового ствола, залитого внутри воском, с толстым бумажным фитилем.

Дома нас уже ожидал целый отряд рабынь со старшим ключником, во главе, принесших нам в дар от Аба–Джефара обильное дурго (почетные дары), состоявшее из 130 штук энджеры (хлеба), 6 ведер тэджа (меда), 4 баранов, масла, кур, меда, молока, соли, дров, сена и ячменя для наших мулов. Мои ребята забыли и усталость, и боль сбитых от долгого пути ног и ликовали, предвкушая обильное угощение.

5 января. Дневка, г. Джерен. Около 9 часов утра Аба–Джефар прислал просить меня к себе и для сопровождения меня выслал отряд, гвардии человек в 500. Этим он, видимо, желал возместить предполагавшийся накануне торжественный прием, не состоявшийся вследствие внезапности моего прибытия.

Отряд построил фронт в несколько шеренг перед воротами моего дома; впереди стояли спешившиеся с мулов офицеры. На мое приветствие отряд отвечал земным поклоном, а затем, быстро перестроившись в два полубатальона, занял места: один – впереди меня, другой – сзади. В таком порядке мы тихо и торжественно направились ко дворцу, сопровождаемые толпой народа и ребятишек. Конвоировавшие меня воины, преимущественно из абиссинцев, мне очень понравились. Хорошо одетые и вооруженные, почти все они имели боевые знаки отличия: золотые серьги, оправленные в серебро сабли, украшенные серебром щиты, накидки из шкур леопарда и ленты на голове.

Меня проводили на большой внутренний двор дворца, имеющий двоякое назначение: места главного судилища и одновременно приемного зала. Двор построен полукругом, свободно вмещающим несколько тысяч человек. Посередине устроен деревянный павильон отделанный резными пестро раскрашенными украшениями и покрытый черепичною крышей; архитектурой своей он напоминает индийские постройки. Павильон сооружен пришлыми мастерами – арабами и индусами. Три стороны его, обращенные ко двору, открыты, с четвертой – в сплошной каменной стене устроена ниша, задрапированная разноцветными материями. Здесь помещается весь покрытый коврами трон Аба–Джефара. На одной из стен ниши, на этажерке стоят небольшие стенные часики.

Вдоль противоположной павильону стороны возведена невысокая длинная деревянная колоннада, крытая соломой. Толпа народа, собравшегося во дворце, чинно сидела на низеньких табуретках из цельного куска дерева.

Аба–Джефар принял меня сидя на троне с поджатыми по–турецки ногами. На ступеньке трона сидел мулла–араб – влиятельнейшее лицо в королевстве, а по бокам трона, в два ряда, также на низеньких табуретках, размещались старики, начальники галласских родов. Для меня был приготовлен против трона складной европейский стул.

На мое приветствие Аба–Джефар ответил по–арабски, подражая гортанному арабскому выговору и набожно закатывая глаза. Затем он очень оживленно стал расспрашивать меня по–абиссински, во все время разговора не переставая улыбаться. Мои ответы Аба–Джефар переводил по–галласски старикам, представлявшим полнейший контраст с их развитым и передовым королем. Закутавшись в свои длинные плащи (шаммы), они величественно и безмолвно сидели, прислушиваясь недоверчиво к невероятным для них рассказам про корабли, железные дороги и т. п. и совершенно равнодушно поглядывая на белого человека, занесенного судьбой в их далекий край как бы из другого мира. Казалось, им было безразлично, правду ли говорит или врет находившийся перед ними чужестранец.

Аба–Джефар забрасывал меня вопросами об известных ему европейских государствах, об их сравнительной величине, населенности и т. д. Король слышал, что самое большое из них – Россия, и, когда я заметил, что в целый год не перейти ее с запада на восток, он был поражен.

Узнав, что у меня есть с собой аптечка, король просил показать ее и поделиться с ним кое–какими средствами, а также полечить его больную мать. Я исполнил первую просьбу: дал ему соды от изжоги, йодоформа и сулемы для лечения ран и копайского бальзама. Что же касается его матери, то я сказал, что должен, прежде чем лечить, осмотреть ее. Больную послали предупредить о моем посещении, и через несколько минут я шел в сопровождении главного евнуха в то помещение гарема, которое занимала мать короля. Меня повели узеньким, огороженным высокими заборами двориком мимо целого ряда низких, крытых соломой и запертых домиков. Во всех воротах стояли грозные и безмолвные стражи гарема – безусые евнухи, вооруженные длиннейшими кнутами. То тут, то там появлялись красавицы рабыни, осматривавшие нас с любопытством и затем быстро скрывавшиеся. От всей обстановки веяло какой–то таинственностью и восточной негой...

Дом, где жила мать Аба–Джефара, находился на отдельном дворике и был немного побольше других. Вход в него был завешен белой материей, скрывавшей от наших взоров хозяйку дома. Для меня был поставлен стул по сю сторону занавески, и разговор наш при помощи переводчика сначала происходил через нее. Больная жаловалась на изжогу, кашель, головные боли. Мне надо было осмотреть и выслушать ее, и я прошел за занавеску.

На устланном коврами диване сидела королева, одетая в черный шелковый шитый золотом бурнус, накинутый поверх белой украшенной шелками рубашки. Цвет кожи у нее был совсем светлый, черты лица правильные, глаза замечательно красивые. Несмотря на свои 40 лет, она казалась еще моложавой женщиной. Лоб, шея и грудь у нее были нататуированы, пальцы рук выкрашены в красную краску. Руки и ноги, на которые были надеты золотые браслеты, были такие маленькие, что им могла бы позавидовать любая китаянка. Королева была сильно надушена розовым маслом и санталом. Толпа хорошеньких фрейлин в оригинальных коричневых кожаных юбочках и белых бумажных кофточках, украшенных серебряными серьгами, ожерельями, медными и костяными браслетами и кольцами, окружала королеву. Некоторые из фрейлин были положительно красавицы. Мое неожиданное появление произвело на них различное впечатление. Одни стояли, потупив взор и не смея взглянуть на меня, другие же с любопытством разглядывали невиданного доселе белого человека, перешептываясь и переглядываясь между собой.

К ужасу всех, кроме самой больной, я выслушал королеву. У нее был маленький бронхит, и я дал ей порошков от кашля.

Я собрался уже уходить, но больная остановила меня, предложив угощение. В большом роговом стакане мне подали мед, размешанный водой. Мы стали разговаривать. Королева поразила меня своим умом, замечательным достоинством и непринужденностью, с которыми она себя держала. Видно было, что, несмотря на замкнутую жизнь в стенах гарема, она не оставалась чуждой текущим событиям и не менее своего сына знала как о политическом положении ближайших стран, так и о далеких европейских государствах. Оживленно и умно расспрашивала меня королева о нашем быте и государственном устройстве. Особенно интересовало ее, конечно, положение женщины. Свобода женщины казалась ей совершенно непонятной, и чрезвычайно удивляла ее возможность появления на людях знатной четы – мужа и жены – с открытыми лицами. – Разве у вас нет буды (оборотень, дурной глаз, причиняющий болезнь и несчастье), – спросила она, – если ваши знатные люди не боятся показывать своих жен посторонним?

И на мой ответ, что у нас давно прошло время веры в существование "буды", королева глубоко убежденным тоном сказала: – А у нас до сих пор еще есть.

Прощаясь, я сфотографировал королеву и ее фрейлин, но снимок, к сожалению, не удался.

В тот же день вечером посетил меня Аба–Джефар с многочисленной свитой, прискакав на чудном сером коне, блестевшем богатым серебряным, густо позолоченным убором, с золотой цепочкой на шее.

Король попросил меня показать ему инструменты, фотографии и т. п. и расспрашивал о назначении и употреблении каждого из рассматриваемых им предметов. Больше всего понравилось ему, конечно, оружие: трехлинейная винтовка и шашка, которые он долго и любовно рассматривал.

6 января. Мы выступили в Каффу. Аба–Джефар дал мне на дорогу несколько кулей муки и обещал, выслать в Каффу еще 10, которые должны были составить мой продовольственный запас в дальнейшем походе. Мы спустились с холмов, на которых расположен г. Джерен, и, миновав несколько густозаселенных поселений торговцев и большую базарную площадь, сошли в долину р. Гибье–Каке. В полдень сделали привал на берегу этой реки, под тенью громадной сикоморы, а к вечеру, перейдя верховье реки, стали биваком у подножия водораздельного хребта между реками Гибье и Годжебом.

Вблизи нашего ночлега, у дороги, весело работала толпа галласов. Под воодушевленный, переходящий в неистовство припев: "Ашана, ада, хо, хо, хо" ("Укрепи мед, хо, хо, хо") – десяток сильных галласов деревянными вилами, обитыми на конце железом, глубоко вскапывали землю, откалывая в такт песни большие глыбы. Возле группы работавших на земле сидела женщина с большим кувшином в руках, разливая из него пиво в роговые стаканы для присутствующих. Когда мы поравнялись с ними, галласы обступили нас, упрашивая выпить пива. Сначала мне, потом моим ашкерам поднесли по большому стакану, вмещающему более полбутылки. Одного кувшина не хватило, тогда из соседнего дома принесли другой, и, только после того как всех угостили, нас отпустили, напутствуя самыми сердечными пожеланиями. В высшей степени симпатичными показались мне эти дикие, полунагие, замечательно радушные и трудолюбивые люди.

7 января. Мы перевалили через хребет, поросший громадным чудным лесом, населенным множеством птиц и обезьян. Деревья необыкновенных размеров перевиты лианами и обросли красивым белым мхом, свешивающимся с ветвей длинными нитями. Туземцы называют этот мох язаф шебат, т. е. "седина дерева". Дорога была очень оживленной. Непрерывными вереницами встречались носильщики, рослые и крепкие галласы, несущие на головах в Каффу большие мехи с зерном или возвращающиеся оттуда нагруженными кофе и медом. Так как в Каффе после недавней войны ощущался большой недостаток в зерне, то в нее направлялся теперь весь избыток хлеба Джиммы, который обменивался там на кофе и мед. Носильщик за 1 соль (20 коп.) доставляет туда и обратно груз в один–полтора пуда. Идя беглым шагом и делая частые привалы, он легко проходит в день 20 – 30 верст. Вся одежда носильщиков состоит из маленького кожаного передничка на бедрах, а вооружение – из кинжала, который они носят на поясе. В руках у них длиннейшие трубки, сделанные из двух полых тростниковых стволов (одного – короткого, который набивается табаком, а другого – длинного мундштука), всаженных в полую маленькую тыквочку, наполовину наполненную водой. Этот прообраз кальяна я наблюдал у всех встречавшихся мне доселе галласских племен.

Кроме торговых караванов мы часто перегоняли идущих к сборному пункту солдат раса Вальде Георгиса. Наиболее зажиточные из них отправлялись на войну со всем своим семейством. Несколько осликов везут домашний скарб солдата и запасец продовольствия; жена несет в мешке за плечами кухонную походную утварь; мальчишка–сын или посторонний гнется под тяжестью в полтора раза длиннейшего, чем он, ружья, а сам хозяин, с соломенным зонтиком в руках и саблей за поясом, отсчитывая, вероятно, уже не первую сотню верст, беззаботно и весело идет на труды и лишения, распевая всю дорогу боевые песни. К местному населению собравшиеся в поход солдаты относились довольно буйно. Так, например, они считали своим бесспорным правом отнимать у встречных все съестное. Как ни вопил ограбленный галлас: "Адера Менелик" ("Богом Менелика"), солдат отбирал у него и тыковку меда, и кусок хлеба – словом, все, что бросалось ему в глаза. Не отставали от своих мужей и солдатки. Мне пришлось видеть, как одна из них, маленькая и тщедушная абиссинка, за какую–то провинность била по лицу здоровеннейшего галласа, который только жалобно причитал: "Абьет, абьет, гофтако" ("Помилуйте, помилуйте, сударыня").

Этим воинственным духом прониклись и мои ашкеры... В конце концов мне пришлось употребить строгие меры, чтобы смирить их буйные порывы, выражавшиеся, впрочем, в довольно безобидных формах. Так, я заметил, что у всех моих ребят вдруг появились откуда–то соломенные зонтики. На мой вопрос, где они их достали, мне ответили самым простодушным тоном: "Нам их дали галласы".

Около полудня мы увидели у одного дома большую толпу народа. Оказалось, что брат Аба–Джефара, генерал (фитаурари) Аба–Дига, приводил в исполнение приказ Менелика об отобрании и возвращении в Каффу пленных, захваченных там в прошлую кампанию.

Узнав о моем проезде, Аба–Дига выслал просить меня навестить его, что я и исполнил. Фитаурари угостил меня хорошим завтраком, причем предназначавшегося для меня барана приказал зарезать одному из моих слуг – христианину. ^[28]

Аба–Дига – уже пожилой, но красивый и умный мужчина. На всей его фигуре лежит отпечаток аристократизма. Вел себя генерал очень просто и с достоинством, разговаривал умно, и единственно, в чем все–таки проявился дикарь, это в попрошайничестве. – Что вы с собой везете? Есть ли у вас часы? Мне нужны часы, пришлите мне их! Есть ли у вас шелк, духи, мыло? Пришлите мне их!

Подобного рода вопросы и просьбы сыпались на меня беспрестанно, несмотря на то что я отвечал отрицательно. В конце концов Аба–Дига удовольствовался моим обещанием подарить ему часы по возвращении с похода. Со своей стороны, зная, что европейцы интересуются некоторыми местными предметами, могущими иметь значение для этнографических коллекций, генерал предложил ко времени моего возвращения собрать кое–что из таких вещей, известных в Абиссинии с легкой руки итальянцев под именем "антика". Расстались мы приятелями.

Перевалив хребет, мы пошли по северному его склону, переходя по пути многочисленные речки и ручьи, стекающие в Годжеб. Дорога шла сначала по густонаселенной местности, но по мере приближения к Годжебу, составляющему границу Джиммы и Каффы, поселения встречались все реже и реже. По левой стороне тянулся густой лес, служащий местом заповедной буйволовой охоты Аба–Джефара, построившего близ дороги охотничий дом.

Перейдя р. Годжеб, мы заночевали в довольно пустынном месте, на берегу красивого ручья, поросшего финиковыми пальмами, впервые увиденными мною в Абиссинии.

Река Годжеб берет начало в горах Гумы и впадает в р. Омо. В этом месте ширина ее – до 40 шагов, глубина – 1 ¼ аршина, течение такое быстрое, что переход вброд очень труден; долина Годжеба, окруженная горами Каффы, составляет пограничную полосу между этими двумя областями и не заселена. Она изобилует дикими козами, антилопами. Встречаются тут и леопарды и львы, более же крупные звери, как слон и носорог, держатся ниже по течению, вблизи от впадения Годжеба в Омо.

8 января. Пройдя ряд застав с разными фортификационными сооружениями в виде засек, волчьих ям, частоколов, мы вступили в земли Каффы.

Из долины Годжеба, поросшей высокой травой и редкими небольшими деревьями, мы поднялись на окружающие ее горы и вошли в густейшие леса, деревья которых поражают своими громадными размерами. На вершинах хребтов виднелись бамбуковые рощи, а у подножий, в долинах рек и ручьев, – группы красивых финиковых пальм. Лес изобилует цветами, наполняющими воздух ароматом. Небо было безоблачно. Солнце находилось почти в зените, но в лесу веяло прохладой. Глаз отдыхал от зелени окружающей густой листвы. В природе чувствовалась какая–то жизнерадостность, избыток таящихся в ней могучих сил. Чарующая красота местности уносила куда–то далеко, в волшебный мир. Казалось, будто и слышишь и видишь наяву дивную сказку... Словно пред тобой заколдованный лес из "Спящей красавицы" – недостает только царевны, ее дворца и подданных. Но вместо поэтической обстановки прекрасной сказки пред нами предстали страшные следы смерти и разрушения. Среди зелени травы то там, то сям белеют человеческие кости. Поселений нигде не видно, только густые заросли бурьяна на местах недавно обработанной земли свидетельствуют о жившем здесь народе. Злая фея войны уничтожила его, разбросав по полям его кости. По мере приближения к столице Каффы следы недавних сражений становились все заметнее, около же самого города полянки были сплошь усеяны человеческими костями...

В 5 часов пополудни мы вступили в город Андрачи. Рас, узнав незадолго перед тем о моем прибытии, выслал мне навстречу солдат во главе со своим главным агафари (камергер).

Окруженный приближенными и начальниками частей, рас торжественно принял меня. Обменявшись обычными приветствиями, он упрекнул меня, что я заблаговременно не предупредил его о своем приезде, почему он был лишен возможности встретить меня так, как желал бы. По абиссинскому этикету считается невежливым утомлять прибывшего с дороги долгими расспросами, поэтому после немногих минут разговора рас предложил мне пойти отдохнуть в отведенное для меня помещение. Вечером явились ко мне агафари (камергеры) раса узнать о моем здоровье, а один из его эльфинь–ашкеров (пажей), любимец раса Гомтеса, принес разные блюда, приготовленные на европейский лад: варенную в масле курицу и жаренное маленькими кусочками мясо. Для моих ашкеров рас прислал обильное дурго: быка, нескольких баранов, хлеба, пива, меда, перцового соуса и прочее. Быка сейчас же зарезали. Вокруг палатки засияли костры, раздались песни, и 70–верстного перехода как будто не совершали.

Сегодня закончилась моя частная, так сказать, мобилизация. Мы пришли вовремя. Мои люди были бодры и веселы, животные хотя и похудели в дороге (у некоторых, между прочим, спины оказались набитыми), но еще были в состоянии продолжать поход. Что же касается меня, то, благодаря некоторым удобствам, которыми мне удалось обставить переход от Адис–Абабы до Каффы, я, несмотря на форсированность его, значительно поправился от болезни, полученной мною во время первого тяжелого пробега.

В течение 42 дней с момента выступления из Адис–Абабы навстречу нашей миссии я сделал более 2000 верст. Силы мои все это время были напряжены до крайности. Не говоря уже о физическом утомлении, болезни и лишениях, немыслимым казалось в такой малый срок успеть побывать на берегу моря, вернуться обратно, снарядиться и со всем обозом сделать 500–верстный переход. Меня не переставало угнетать тревожное чувство: не пропадут ли даром все мои труды, успею ли я прибыть к сроку на сборное место, и только сегодня я заснул спокойный и довольный...

 

к оглавлению

1     2     3     4     5     6     7     8     9     10     Комментарии