Радуйтесь, ибо Господь грядет судить

	Кредо	Переписка	Календарь	Устав	Аудио
	Имя Божие	3000 вопросов	Богослужения	Школа	Видео
	Библиотека	Проповеди	Тайна ап.Иоанна	Поэзия	Фото
	Публицистика	Дискуссии	Эра Духа Святого	История	Фотокниги
	Апостасия РПЦ МП	Свидетельства	Иконы	Стихи о.Олега	Стримы
	Жития святых	Книги о.Олега	Исповедь	Библия	Избранное
	Молитвы	Слово батюшки	Новомученики	Пожертвования	Контакты

А. К. Булатович

С войсками Менелика II

к оглавлению

1     2     3     4     5     6     7     8     9     10     Комментарии

7. Через Каффу и Гимиро до границ Абиссинии

22 января. Весь день я пробыл в Бонге в гостях у нагади–paca Вандым–Аганьоха. Тут я окончательно сформировал караван для дальнейшего движения.^[59]

Порядок движения был следующий. Выступали около 7 часов утра, когда спадала роса и становилось теплее. Пока снималась палатка и вьючились мулы, мы с Зелепукиным съедали наш ранний завтрак. Затем выступал обоз. Впереди шли два пастуха с тарадами (столбы от палаток), соразмеряя свой шаг с полным шагом мулов; за ними ехали один или два конных ашкера, а за лошадьми послушно шли стадом груженые мулы, за которыми следовали ашкеры. Каждым двум из них был поручен надзор и вьючка двух мулов. В хвосте ехал старший над обозом – Абое, а позади всех – Зелепукин, своей широкоплечей грузной фигурой и малиновым цветом загорелого лица составлявший полнейший контраст с легкими, стройными, чернокожими абиссинцами. Спустя некоторое время по выступлении обоза я садился на своего очередного мула и выступал, сопровождаемый оруженосцами, которые несли мои ружья,^[60] ранец с письменными принадлежностями, универсальный инструмент и фотографический аппарат. Со мною шли тоже переводчик каффского языка – Габру и состоящий при мне проводник – Катама–Гуда. Двигались мы обыкновенно очень быстро, но в дороге я часто останавливался, наблюдая азимуты и нанося на планшете местность. В полдень, если позволяла погода, я производил солнечное наблюдение. Мы делали в сутки переходы в 20 – 30 верст и в 2 – 3 часа дня становились на ночлег. По приходе на бивак мулы пускались на пастбище, а вечером их брали на коновязь. Немедленно разбивались палатки, часть ашкеров отправлялась за водой, дровами и травой; остальные приготовляли вместе с моими двумя поварами пищу. В этот период нашего похода мы ели великолепно. Люди получали в день по большому стакану муки на человека, из которой они пекли себе очень вкусные лепешки – кита, и ели их, обмакивая в толченый красный перец или в перцовый соус. Каждый день они получали мед, который пили с водой, и каждые два дня – мясо... Мы с Зелепукиным, имея в изобилии и мясо и муку, и масло, чуть ли не пировали.

23 января. Утром мы выступили из Бонги. Отправив обоз вперед, я сделал восхождение на гору Бонга–Шамбата, что в переводе значит; "Субботняя, или праздничная, Бонга". Это название дано ей потому, что на вершине ее когда–то находился храм богу Денто или Деонтосу, где приносились несколько раз в год массовые жертвоприношения, Вершина горы, поросшая высокой травой, а по бокам густейшим лесом, достигает 2075 метров над уровнем моря. С нее я сделал азимутные наблюдения. Отсюда мы спустились к р. Гича, перешли ее по сделанному из стволов финиковых пальм мосту и поднялись на тянувшийся на запад от нас хребет. Здесь местность очень живописна. Казалось, будто едешь по чудному парку. По обеим сторонам дороги встречались, красивые рощи финиковых пальм, кофейных и громадных лиственных деревьев разных пород, сменявшиеся иногда поросшими высокой, травой полянами. В былое время все эти полянки были заселены, о чем свидетельствовали уцелевшие плантации банановых деревьев.

Мы стали биваком у подножия горы Бонга–Беке (в переводе "Видать Бонгу"), на берегу быстрого тенистого ручья.

24 января. Отправив обоз прямой дорогой на юго–запад, я поднялся на гору Бонга–Беке. Этими местами меня сопровождал начальник области Даке – Даке–раша,^[61] молодой красивый каффец. Легко, изящно сидел он на отличной рыжей лошади и смело, ловко управлял ею. Его белый плащ спадал вниз художественными складками, короткие широкие штаны обнажали от колен мускулистые сухие ноги. Семитическими чертами своего лица и всей своей первобытной фигурой он походил на древнего библейского воина. За ним бежало несколько слуг, из которых один – типичный каффец громадного роста – все время трубил в рог из маленького слонового клыка, извещая население о проезде его вождя.^[62]

Дорога шла полого, поднимаясь среди густого леса, поросшего в промежутках между громадными деревьями густыми зарослями бамбука и папоротника. Последний на вид походил на маленькие пальмы и достигал высоты нескольких аршин. Вершина горы была густо населена. Маленькие, наскоро построенные после войны хижины скрывались в рощах банановых плантаций и были окружены затейливо сплетенными из расщепленных стволов бамбука заборами...

В одной из таких усадеб проживали под строгим надзором жены пленного каффского короля – тато Тченито. Я желал познакомиться и послал предупредить их о моем посещении. Через узенькие охраняемые сторожами ворота мы вошли в небольшой чистенький двор. На разостланной воловьей шкуре в тени банановых деревьев сидела молодая, довольно красивая женщина, а за ней стоял главный страж пленного гарема – большой безусый евнух.

Поздоровавшись, я стал разговаривать с нею через переводчика. Она отвечала на все мои вопросы совершенно непринужденно, держала себя сдержанно и с удивительным достоинством.

Дочь короля Кушо, одного из бывших данников Каффы, она вышла замуж 12 лет; теперь ей 25 лет, и 13 лет замужества были для нее, по ее словам, сплошным счастьем. Король любил ее больше всех, и украшал и одевал богаче других своих жен, и чаще всех призывал ее к себе.^[63] Она любила своего короля, тосковала без него и спрашивала меня, не видал ли я его, здоров ли он, не умер ли уже в заточении...

Удивительно просто рассказывала она, с сожалением вспоминая прежнюю жизнь. На лице ее все время лежал отпечаток глубокой грусти. С нею вместе находились еще две жены, четыре наложницы короля и бойкая, красивая 12–летняя его сестра. Я просил, чтобы они тоже вышли, и снял с них фотографию. Среди наложниц была одна "восходящая звезда", удивительно хорошенькая галласка, замечательно веселая. Ей нигде, кажется, не было скучно, даже в плену, и в то время как все были печальны, она улыбалась и даже кокетничала...

Простившись, я отправился на вершину горы, чтобы произвести оттуда наблюдения. Но солнечное полуденное наблюдение не удалось, так как тучи заволокли небо. Я взял только азимуты на окружающие горы и после долгих допросов окончательно установил их названия. С горы Бонга–Беке видна вся Каффа, разделенная естественными границами на 12 областей. На северо–западе возвышаются горы Бача–аки–Кела и Гауа–Гунда в пограничной с Герой каффской области Гауата. Немного южнее, по отрогам горного хребта, расположилась область Гимби с находящимися в ней вершинами Гида, Шонга, Голи, а к западу от нее, на гребне хребта, – область Геше. К юго–западу от Гимби по течениям речек, стекающих в Гуми, виднелись лесистые области Бута и Опа, а еще южнее по самому гребню главного горного хребта, направлявшегося на юго–восток, – область Чана. На северо–востоке, по долинам стекающих в р. Годжеб речек, были области Шаша и Шара. Южнее от них – Каффа с городом Андрачи, к востоку от Каффы – область Бута, а на гребне, служащем водоразделом рек Годжеб и Гуми, – область Адия. На юго–западе вырисовывалась гористая область Гоба. Сама гора Бонга–Беке находилась в области Дече. Отсюда явственно обозначалась система р. Гуми. Среди горных ущелий текла она с северо–востока из гор Буты и у подножия горы у города Андрачи соединялась в р. Гича. Последняя стекала с горы Бонга–Беке и огибала гору с запада. Миновав Бонга–Беке, Гуми выходила в широкую низменную равнину. Здесь кончались владения собственно Каффы и начинались негрские поселения Шуро. На северо–западе виднелась долина р. Годжеба. С горы Бача–аки–Кела стекает в Годжеб, по словам туземцев, р. Тира. На северо–востоке с пор Адии течет в р. Годжеб р. Адия. Воды юго–западных склонов Гауаты к западу от Опы образуют р. Мену, впадающую в Джубу и Собат. Отсюда видно было, как главный хребет от Геры протягивался на юго–восток. Высота горы Бонга–Беке – 2615 метров над уровнем моря, а вершины Бача–аки–Кела, Гауа–Гундо, Гида и Шонга превышают 3000 метров. На востоке, на водораздельном между реками Омо и Гуми гребне, выделялся остроконечный пик горы Уадибнало, также, вероятно, превышающий 3000 метров над уровнем моря. Хребет постепенно и значительно понижается к югу.

Только в пять часов пополудни пришли мы на наш бивак, расположившийся на берегу р. Уоши, в области Дече. Меня ожидала толпа каффцев с начальником области во главе. По приказу раса они принесли продовольствие для моего отряда (дурго). Я принял барана от раша и дал ему пять ефимков, от остального же я отказался и возвратил дурго принесшим его полуголодным каффцам, прибавив им еще несколько ефимков на покупку зерна. Каффцы были этим очень тронуты – били себя в знак благодарности в грудь и целовали землю.

25 января. Мы выступили после полдня. По нашему биваку бродили совершенно голые голодные каффские дети, подбирая всякие отбросы. Жалко было смотреть на них. Они совсем потеряли человеческий облик и были страшно худы, точно обтянутые кожей скелеты. На тоненьких, почти лишенных мяса ногах резко выделялись суставы колен, щеки и глаза впали, а животы раздулись.

Утро было свежее (10° R), трава покрыта обильной росой, и несчастные дети, дрожа от холода, искали в траве кости, дрались между собой из–за внутренности барана, и если находили его ноги, то обгладывали на них кожу и мякоть.

У меня произошло столкновение с одним из моих эльфинь–ашкеров – Амбырбыром, молодым горячим тигрейцем. Он поссорился с Хайле и, несмотря на то что тот заклинал его Богом Булатовича – "Ба Булата амлак" – не трогать его, вступил с Хайле в драку. Все это происходило на моих глазах и было, следовательно, посягательством на авторитет моего имени. Ввиду этого мне пришлось вступиться лично в это дело. Несмотря на мое приказание, Амбырбыр не остановился. Тогда я его ударил, но он обозлился от этого еще больше и готов был броситься на меня. Пришлось действовать решительнее. Я толкнул его в грудь, и он упал без чувств. Через несколько минут он пришел в себя. Этим инцидент окончился. В наказание за буйство я Амбырбыра отчислил от эльфинь–ашкеров и заменил его Арегауем.

Мы сделали небольшой переход и остановились в земле Бута. По дороге мне показывали усыпальницу каффских королей. Могилы были совершенно сровнены с землей и ничем не отмечены.

26 января. Мы вступили в область Чана. Пройдя дорогу, ведущую мимо поселений каффцев по гребню хребта, и миновав заставу, мы пошли вдоль границы шуро. Они отделены от Каффы широкой необитаемой полосой, которая прилегала на западе к заповедным слоновым охотам каффских королей. По дороге нам то и дело попадались следы слонов. Шуро, зная, что в их сторону предпринимается поход, усиленно оберегали свои границы и следили за этой дорогой. И в густой траве, и на опушках леса то тут, то там показывались мельком их черные фигуры.

Проследовав через эту местность, мы миновали заставу и вновь вступили в довольно населенную область Чана. Бивак мы разбили рядом с отрядом вновь назначенного начальника пограничных каффских областей – Ато–Кассема. Он вскоре пришел меня приветствовать и принес в дар несколько кувшинов меду. Ато–Кассем, 60–летний старик, тщедушный, льстивый, был раньше судьей в Куло. Эти области под свое начальство он получил в виде пенсии за долгую службу.

Недалеко от нашего бивака находился дом известного жреца (бале) Чаны, за которым я приказал послать. Бале скоро пришел и сел у входа в палатку, не решаясь войти в нее, чтобы не оскверниться пребыванием в жилище употребляющего в пищу мясо нечистых животных человека, за какового он почитал европейца. Бале – молодой, очень красивый каффец, по внешности ничем не отличается от остальных соплеменников. Происходит он из рода Госса, и все его предки, насколько он помнит, были тоже жрецами. Я его о многом расспрашивал, но мало чего добился.

27 января. Мы спустились с хребта к р. Ука (с высоты 2400 метров на 1700 метров над уровнем моря) по искусно проложенной по гребню отрога дороге. Она шла среди густого леса, в котором деревья достигали невиданных мною размеров. Даже кактусы колкуала спорили своей высотой с самыми колоссальными деревьями. В лесу мы встретили много обезьян, но птиц нам не попадалось почти ни одной. Реку Ука мы, перешли по отлично устроенному мосту. Ука составляет южную границу собственно Каффы, и за ней начинаются земли подвластных Каффе племен. Область эта называется Уота. Начальник ее, Уота–раша, встретил, нас на границе своих владений.

Мы остановились биваком около реки, а на следующий день поднялись вновь на хребет. Я взошел на вершину находившейся вблизи горы Бока, или Бокан, откуда с высоты 2714 метров открывался далекий кругозор на юг и юго–восток. Отсюда отчетливо видно, как гребень главного хребта тянется на восток и поворачивает затем на юг. Далеко в дымке виднеются его южные вершины, с которыми я потом ближе ознакомился и узнал их имена – Кастит, Сай, Уйта, Шаши и др. Еще дальше на востоке возвышается остроконечная пирамидальная вершин" горы Диме, которую Дональдсон Смит назвал своим именем М. I. Smith. На север от нее вырисовывалась другая, еще большая гора, имеющая, форму наискось усеченной сахарной головы. Эту гору мы назвали Я–Менелик–Саганейт.^[64] Эти две горы находились по той стороне р. Омо. Видимое направление гребня главного хребта породило во мне первое сомнение в возможности того, чтобы река могла обогнуть его с юга и повернуть на запад. (Дальнейшее путешествие окончательно удостоверило, что вновь открытый хребет отклоняет Омо на юг, заставляя ее впадать в о. Рудольфа, и составляет водораздел рек Нила и Омо.) Гребень хребта покрыт в некоторых частях лесом, а пологие западные скаты его и долины многочисленных направляющихся на запад притоков реки Мену^[65] были густо населены. Тут обитали племена гимиро, подразделявшиеся на маленькие, зависимые от Каффы княжества: Каба, Шево, Ишено, Яйно, Дука, Бенешо, Шяро и Шяко.

Народ этот по типу разнится от каффцев. Цвет кожи у гимиро темнее и черты лица грубее. Язык совершенно отличен от каффского и очень труден в смысле произношения. Он изобилует свистящими и зубными согласными; некоторые слоги как бы глотаются. Отличается он также и от языка племен сидамо: кула, конты и других, но говор этих языков схож, и в них попадаются общие корни. Веруют гимиро в бога, называя его принятым от каффцев именем Иер или Иерочи. Существует, впрочем, и другое божество – Кий, которому приносятся жертвы. Гимиро не признают обряда обрезания. Культура этого народа одинакова с культурой каффцев, так же как оружие и одежда. По характеру они скорее мирный и трудолюбивый, чем воинственный, народ. Дома их построены очень искусно и прочно. Среди домашней утвари попадаются впервые встреченные мною в Абиссинии корыта, сделанные из ствола колкуала. Гимиро глубоко вскапывают кирками свои поля и засевают их хлебами всех родов в зависимости от высоты местности. Скотоводство процветает. Коровы у них очень хорошие, лошадей же совсем нет. Они держат в большом количестве пчел; пчеловодству благоприятствуют богатая растительность и влажный климат.

На вершине Бокана я произвел солнечное полуденное наблюдение и взял азимуты на окружающие горы. Собравшаяся вокруг меня толпа туземцев с любопытством рассматривала и меня, и мой инструмент. Я расспрашивал их о названии окружающих гор, но они знали только ближайшую местность и ничего не могли мне сказать относительно гор, видневшихся на юге, кроме того только, что там живут шуро, т. е. черные. Когда я попросил у них воды, они принесли ее в саженном стволе бамбука.

Спустившись в долину р. Уайна, лежащую на высоте 2000 метров над уровнем моря, мы вступили в густонаселенную область Шево. Реку Уайчу, текущую в болотистых берегах, мы перешли по отлично сделанному мосту, устланному пальмовыми ветвями. По ту сторону реки жители расчищали дорогу для проезда раса. Завидя нас, некоторые скрывались в чащу, остальные же, низко кланяясь, приветствовали словами: "Capo, capo!".^[66]

Мы остановились на берегу одного из притоков р. Уайны, на месте будущего бивака раса. Для него сооружен целый дворец на берегу ручья, состоящий из нескольких домов, построенных в виде громадных шалашей, окруженных затейливым забором. Во дворце идут деятельные приготовления к приему раса. Гимиро сносят сюда муку, завернутую в банановые листья, и мед, а солдаты Ато–Кассема приготовляют из него тэдж. Одни из них мелко рубят листья гешо (одурманивающее средство, прибавляемое в тэдж), другие разбавляют мед водою в громадных кувшинах и корытах, отделяя от него воск.

Ато–Кассем и князь Шево пришли на мой бивак, привели мне барана и принесли меда и муки. Мед был замечательно душистый и совершенно белый, но есть его днем оказалось невозможным. Как только его внесли в палатку, она наполнилась пчелами, облепившими и тарелку и ложку и летавшими у самого рта. Здешние пчелы сравнительно с нашими очень добры, и от них можно отмахнуться, тем не менее одна из них, сев снизу на ложку как раз в тот момент, когда я клал ее в рот, ужалила мне язык и заставила отложить до вечера мой десерт. Язык сильно распух, и два дня я с трудом мог разговаривать.

29 и 30 января. Два дня мы простояли на месте. Я занимался солнечными наблюдениями, определил широту, проверил хронометр, определил склонение магнитного меридиана и нанес на карту последние этапы моего пути. Отдых был для меня весьма кстати, так как ревматизм в ногах все еще не проходил, а после двух восхожденийна горы Бонга–Беке и Бокан боль значительно усилилась, чему способствовала сырая и холодная погода по утрам. 29 января я ездил фотографировать двух виденных мною накануне повешенных. Они висели уже более года на громадной сикоморе и совершенно высохли. Кожа их местами стала белой, а у одного под мышкой я заметил пчелиный леток: вероятно, в грудной полости у него завелся рой.

На биваке нашем царило большое оживление. Днем ашкеры упражнялись в метании дротика в цель, и попавший наибольшее число раз в знак своей победы шел к цели по спинам лежавших ниц товарищей–игроков. Вечером затевались песни и пляски, во время которых каффцы показывали нам свой боевой танец, очень красивый и напоминающий лезгинку. Танцуют двое, вооружившись копьями и щитами. Один из пляшущих, дико вскрикивая в такт песне, нападает и, направив копье свое в грудь противника, заставляя копье все время дрожать, наступает на него, а тот отступает, парирует щитом удары и затем наступает в свою очередь. Движения танцующих были очень плавны и изящны; они описывали круги, как в лезгинке, а в разгаре пляски проделывали удивительные па, высоко подпрыгивая, бросаясь друг на друга, иногда приседая, как у нас в присядке.

30 января. Произошел эпизод, показавший, насколько развит был среди моих ашкеров дух товарищества. Один из них, Данье, страдал сифилисом, и ноги его были покрыты язвами. Он скрывал от меня свою болезнь из боязни, чтобы я не отставил его от похода, и молча терпел, делая одинаковые с прочими одиннадцатичасовые переходы пешком и не отставая ни в чем от товарищей. Здесь представился случай купить лошадь у одного из солдат Ато–Кассема, и так как у Данье не было на это денег, то товарищи, устроив складчину, собрали нужные на это 30 ефимков.

31 января. Мы вступили в землю Ишено, которая граничит на востоке и юге с владениями не признавших еще власти Абиссинии негров шуро. Западная граница отсюда всего верстах в десяти, а восточная – в двадцати. Местность так же богата растительностью и обильна водой, как и только что пройденная нами. Дорога тянется вдоль западных склонов хребта, пересекая многочисленные речки с устроенными через них отличными мостами.

Мы разбили наш бивак рядом с выстроенным для раса домом, и вскоре по нашем прибытии явился князь Ишено, громадного роста типичный гимиро, и принес мне в дар муку, мед и барана.

1 февраля. На следующий день мой отряд дневал, а я поднялся на хребет, составляющий на западе границу Ишено. Меня сопровождал целый отряд гимиро, человек в сто, под предводительством князька. Из моих слуг я взял только оруженосцев, к большому огорчению других ашкеров, предполагавших, вероятно, что мы предпринимаем набег на соседей.

С высоты гребня виднелась низменная долина текущей на восток р. Ука, соединявшаяся вдали с другой (по словам туземцев, долиною р. Гуми).

По склонам гребня разбросаны многочисленные поселения шуро. До них, казалось, рукой подать, и моими спутниками овладело страстное желание спуститься туда, во вражью землю и дать наконец волю своим боевым стремлениям. Мне с трудом удалось удержать их. Осмотрев местность, я повернул назад.

На обратном пути мы проезжали мимо базара, на котором толпилась масса народа – мужчин и женщин, – – бросившаяся бежать при нашем появлении. Князю Ишено с трудом удалось остановить и успокоить своих подданных, и они продолжали прерванную торговлю. Продавались тут хлеб, пиво, куры, бараны и разные ткани. Торговцами и покупателями являются главным образом женщины, для мужчин же базар служит клубом. Они толпились тут с длинными трубками в зубах, болтая и обмениваясь новостями. Я купил у одного каффского дворянина большую деревянную трубу и приказал ему прийти за деньгами на бивак. В назначенное время он явился. Я пригласил его в палатку, угостил медом и разговорился с ним. Мой собеседник оказался язычником, раньше он был очень богат, имел много скота. У него были две жены, семь рабынь и трое детей, но все они погибли во время войны. Он рассказывал об этом с неподдельной грустью. "Я просил у бога смерти, – говорил он, – но он не дал ее".

– Кто же бог? – спросил я его.

– Иеро! – ответил он мне. (О другом каффском божестве – Деонтос – он хотя и знал, но не мог мне объяснить, какая между ними разница. Знал он также и про дьявола – шайтана.)

Я спросил его, слыхал ли он про Христа. Последовал отрицательный ответ.

– А про Богородицу?

– Про Мариам слышал!

– Что же, ты думаешь, будет с тобой, после твоей смерти?

Этот вопрос, видно, затронул одно из самых чувствительных и живых мест его души, и он решился поделиться со мной тем, что давно тяготило его.

– Это истина, – начал он воодушевленно, – то, что я говорю, есть истина! Слыхали мы, что хорошие люди будут после смерти блаженствовать, а дурные мучиться. Слыхали мы, что для первого постятся: мясо – вкусно, масло – вкусно, а их не едят. Красивых женщин много, к ним влечет, – а воздерживаются. Слышал я все это, как слух, и давно у меня от этого душа болит (дословно, живот болит). Но что это все значит и как это произойдет – не знаю.

Я изложил ему вкратце основы христианского учения. Он слушал с большим вниманием, ударяя себя по временам кулаком в грудь, и в заключение спросил:

– Что же надо сделать?

– Креститься!

– А кто же меня научит постам и обрядам? И можно ли мне креститься, раз мои предки не были крещены? Хорошо ли я сделаю?

Я ему еще раз посоветовал креститься, после чего он поблагодарил меня и, видимо, душевно взволнованный разговором, ушел...

Вечером прискакал гонец с письмом от раса. Он извещал меня о том, что прибудет в Шево на следующий день, спрашивал о моем здоровье и об успешности моих работ. "Много ли видал земли?" – говорилось в письме. Я ответил ему, что, слава Богу, здоров, земли видел много и что на следующий день приеду его навестить в Шево.

2 февраля. Утром я сделал небольшую прогулку в землю Яйно, к южным границам гимиро, а после обеда отправился верхом в сопровождении двух ашкеров, тоже верхами, к расу. Широко раскинулся его лагерь. Дорога на несколько верст от ставки раса была усеяна по бокам палатками. Солдаты, солдатки, дети, мулы – все было перемешано тут в беспорядке. Где только местность позволяла, я ехал широким галопом. При виде меня некоторые из встречавшихся абиссинцев почтительно давали дорогу, другие же презрительно оглядывали, крича: "Али". Так прозвали абиссинцы итальянцев, а вместе с ними и всех белых. Название это в высшей степени оскорбительно, и Менелик под угрозой наказания жирафом запретил звать так европейцев. Но на этот раз я не обращал внимания на обидные крики, не желая с репрессалии начинать знакомство с моими будущими товарищами по походу. Впрочем, слышались и одобрительные возгаасы, относившиеся к моей лошади и езде, как, например: "Ай фарас! Ай фарас! Фрэндж фарасенье!" ("Вот лошадь! Вот лошадь! Иностранец – "кавалерист!").

Я застал раса на дворике его ставки окруженным офицерами. Он сидел, поджав под себя ноги, на ковре под тенью развесистого дерева и беззаботно чистил себе палочкой зубы.^[67] Старый, закаленный в боях воин чувствовал себя, по–видимому, счастливым, находясь вновь во главе своего войска, в походе, под открытым небом, на границе неприятельской земли, накануне перехода в нее. К этому чувству удовольствия должна была примешиваться некоторая нервная тревога, какую испытывает скакун весной на старте после мирно проведенной зимы, перед новой борьбой.

Мы сердечно встретились с расом, и я пробыл с ним до захода солнца. Вечером я вернулся на свой бивак.

3 февраля. С 8 часов утра стали прибывать непрерывной вереницей солдаты раса. Около 10 часов послышались вдали чистые звуки флейты, извещавшие о его приближении. Впереди ехали литаврщики в красных фесках, сидя на крестце мулов, на которых спереди были навьючены литавры, и, высоко размахивая палками, били в них красивый веселый бой. За литаврами везли на двух мулах громадную палатку раса, а носильщики несли длинные бамбуковые столбы от нее. Затем вели его лошадей в богатых серебряных уборах и заводных его мулов. Конюх любимого боевого коня раса нес два его собственных копья – серебряное и медное. Далее следовала длинная вереница пажей и носильщиков с вещами раса: складным деревянным креслом в красном кумачовом чехле, ковром, аптечкой, двумя небольшими мехами для воды, библиотекой, подзорной трубой и т. п. Вещи эти рас берет с собой во время своих путешествий и походов. За носильщиками шествовали флейтисты, и, наконец, окруженный всеми офицерами и солдатами своей охраны, ехал главнокомандующий; непосредственно за ним следовали оруженосцы, неся десяток ружей раса в красных шерстяных чехлах и столько же поясных патронташей, наброшенных оруженосцам на шею. Мул раса в тяжелом серебряном ошейнике был оседлан абиссинским седлом, покрытым бархатным, расшитым шелками вальтрапом.

Рас был в белой тонкой рубашке и таких же штанах. Черный шелковый бурнус был надет поверх тончайшей шаммы, накинутой на плечо; свободным концом ее он закрывал себе лицо до глаз. Ноги раса были босы, а голова покрыта широкой фетровой шляпой. Маленький револьвер и оправленная в золото сабля (боевое отличие, полученное от императора Менелика) составляли вооружение раса.

Рас расположился в ожидании обеда в одном из домов, где доставлена была его походная постель и разостланы ковры. Здесь он принимал депутации приходивших к нему с поклоном туземцев. Депутаты приветствовали раса земными поклонами и в знак радости лицезрения своего властелина целовали землю и ударяли себя ладонями в грудь. Князь Ишено привел в подарок несколько чудных быков, одного из которых рас подарил мне.

Князь Ишено и его подданные как пограничные жители, были приглашены принять участие в походе, и они с радостью приняли это предложение. Из них был образован особый отряд под командою состоявшего до сих пор при мне переводчиком Габру.

На следующий день решено было перейти границу шуро. Их земли были отделены от гимиро густым порубежным лесом, через который вели только труднопроходимые пешеходные тропинки, и рас приказал немедленно отправить вперед рабочих для расчистки дороги и для охраны назначил сборный отряд из ста солдат.

Я пожелал отправиться с передовым отрядом и после большого обеда у раса, на который были приглашены все офицеры, старейшие из солдат и вся охрана его, выступил на границу.

Часов в 5 вечера мы достигли опушки пограничного леса и стали биваком на маленькой поляне. Я поехал вперед, чтобы ознакомиться с местностью. Пройдя несколько верст по едва заметной тропинке среди густейшего леса, мы наткнулись на дозорных шуро, скрывшихся при нашем приближении, и, наконец, [поднялись] на гребень горного отрога, обрывом спускающегося к неизвестной реке. Долина ее и холмы, насколько только охватывал глаз, были густо заселены. Из домов поднимался дымок. Очевидно, там приготовлялась пища. С пастбища возвращался скот, и вид чудных, белых коров раздражал аппетит моих спутников, восклицавших есе время: "Смотри, сколько коров! Какие белые! Эх и коровы!.. Вот так коровы!.." Поля кругом были возделаны. Во всем была заметна тихая, трудолюбивая жизнь мирного народа, и грустно было подумать, что завтра все это будет разрушено... Картина изменится: жители побегут, угоняя свой скот и унося скарб и детей. Будут, наверное, убитые, раненые и пленные, запылают дома, и от них останутся только пепелища. Разве шуро не предвидят этого? Рас Вальде Георгис не раз передавал им через их соседей гимиро совет добровольно покориться. Они знают, что абиссинцы близко: дозорные стерегут все пути, ведущие в их страну. Гроза надвигается, горе, очевидно, близко, неминуемо, и, несмотря на это, накануне его они беззаботно готовят пищу.

Уже смеркалось, когда я вернулся на свой бивак; по дороге попадались мои ашкеры, отправившиеся за водой. По собственной инициативе они приняли при этом все военные предосторожности, и двоих несших воду конвоировали двое других с заряженными винтовками.^[68]

Вечером, зарезали подаренного расом быка, и я угостил сборный отряд ужином, 14 офицеров я пригласил в палатку, и мы ели сырое мясо, обмакивая его в красный перец. Мои гости явились с собственными ножами или кинжалами (у некоторых в ножны шашки были вставлены маленькие ножички).

Во время обеда мы установили порядок ночного охранения, ввиду представлявшегося вероятным нападения шуро. На четырех углах бивака разложили костры, а впереди их залегли караулы, по восьми человек каждый. Им было строго наказано стрелять только в крайности и отнюдь не внутрь бивака; собираться в случае тревоги было приказано к моей большой палатке. Наши ожидания, однако, не оправдались, а ночь прошла спокойно...

 

к оглавлению

1     2     3     4     5     6     7     8     9     10     Комментарии