Радуйтесь, ибо Господь грядет судить

	Кредо	Переписка	Календарь	Устав	Аудио
	Имя Божие	3000 вопросов	Богослужения	Школа	Видео
	Библиотека	Проповеди	Тайна ап.Иоанна	Поэзия	Фото
	Публицистика	Дискуссии	Эра Духа Святого	История	Фотокниги
	Апостасия РПЦ МП	Свидетельства	Иконы	Стихи о.Олега	Стримы
	Жития святых	Книги о.Олега	Исповедь	Библия	Избранное
	Молитвы	Слово батюшки	Новомученики	Пожертвования	Контакты

Апокалипсис Святой Руси

О духовных причинах падения Третьего Рима и наступления эпохи «последних времён»

к оглавлению

1     2     3     4     5     6     7     8     9     10     ...

СОСТАВЛЕНИЕ О. АНТОНИЕМ (БУЛАТОВИЧЕМ) «АПОЛОГИИ ВЕРЫ»

 

После отказа владыки Антония опубликовать письмо отца Антония в «Русском иноке» за подписью «Иноки Афонские», последний пишет один из главных своих апологетических трудов «Апология веры в Божественность Имен Божиих и Имени "Иисус" (Против имеборствующих)». До начала работы над «Апологией» отец Антоний не мог вполне четко сформулировать те догматические предпосылки, на которых могла бы строиться защита божественного достоинства Имени «Иисус». Инок Пахомий так описывал историю создания «Апологии»: «отец Антоний усердно молился Богу, дабы Господь отверз ему ум к разумению сущности оспариваемого предмета. На Пасхе, ежедневно прикладываясь к раскрытым по случаю праздника мощам великих святителей и учителей Церкви, […] он мысленно все время просил угодников Божиих о том же. И вот неожиданно постигла его тяжелая болезнь глаз⁶⁰ и заключила его в темную келию и в глубокое безмолвие и уединение. […] Путем осторожного и строгого анализа своих размышлений, отец Антоний Булатович пришел к тому заключению, что Имя Божие по внутренней стороне своей есть мысль о Боге, по внешней же стороне эта мысль символически изображается звуками и буквами. […] Если мысль о Боге есть тварь […], то недопустимо объективно называть Имя Божие Богом; если не тварь - то недопустимо Имя Божие иначе именовать, как Богом. Но идея о Боге есть истина Богооткровенная, открытая Самим Богом, следовательно, она не тварь, но некая предвечная истина. […] Находясь всецело в области таких размышлений, иеросхимонах Антоний однажды сподобился следующего откровения: пребывая […] в тонкой дремоте, или полусне, он восприял мысленно следующие ясные и определенные слова: "Аз есмь Истина, и Истина есмь Аз. Отец есть Отец Истинный, и Дух Святой есть Дух Истины. Бог есть Триипостасная Истина, и Имя Божие есть Истина о Триипостасной Истине, и следовательно, Имя Божие есть Сам Бог". Мгновенно встав с постели, иеросхимонах на ощупь взял лист бумаги, карандаш и записал эти откровенные ему слова, которые были ключом для решения сего спора»⁶¹. В одном из писем отцу Павлу (Флоренскому) отец Антоний писал: «новая Апология построена на том камне, что Имя Божие есть Богооткровенная Истина, а если так, то сия Истина есть действие словесное Божества, и, следовательно, по всей необходимости имеет Имя Бог»⁶².

Мысль о том, чтобы собрать воедино все доступные ему свидетельства из Священного Писания, творений Отцов Церкви и богослужебных текстов, посвященные имени Божию, созревала в нем в течение всей весны 1912 года, однако тяжелое воспаление обоих глаз (болезнь, которая преследовала его со времен путешествий по Абиссинии) препятствовала ему взяться за работу. В мае о. Антоний отправился к мощам святого Нила М?роточивого с надеждой получить исцеление. По возвращении воспаление проходит, и он садится за пишущую машинку. К работе над "Апологией" Булатович привлекает и других иноков, которые присылают ему выписки из Отцов, посвященные имени Божию. Закончив книгу, о. Антоний переписывает ее на восковых листах и размножает на гектографе в количестве 75 экземпляров. В этом ему помогает Павел Григорович, бывший штаб-ротмистр Переяславского драгунского полка, приехавший на Афон и сделавшийся для о. Антония "драгоценнейшим сотрудником"⁶³. Пока о. Антоний был болен, его постоянно навещал игумен Андреевского скита Иероним, который тогда полностью разделял его взгляды:

«В то время и игумен Иероним, которого я почитал и любил и пользовался тогда его взаимным почтением и любовью, что он выражал особыми знаками его ко мне внимания, неоднократно посещая меня во время моей болезни, тоже разделял мое понимание Имени Господня, — пишет о. Антоний. — Он тогда говорил: "Если отец Иоанн сказал, что Имя Божие — Сам Бог, то так и следует верить, ибо отец Иоанн был муж особо благодатный". Высказывался он также о том, что никогда не согласится с мнениями имяборцев, что Имя "Иисус" есть простое имя человеческое и только недавно существующее […] Однажды о. Иероним принес мне даже им самим найденное свидетельство у св. Иоанна Златоуста, в котором св. Иоанн […] говорит, что Имя Господне "само требует к себе веры", ибо творит чудеса» (Там же. С. 17-18).

Однако взаимоотношения между игуменом Иеронимом и иеросхимонахом Антонием резко ухудшаются после того, как 19 июля игумена посетил иеромонах Алексий (Киреевский) и вручил ему письмо от духовника Пантелеимонова монастыря о. Агафодора: речь в письме шла о том, что архиепископ Волынский Антоний (Храповицкий) весьма разгневан как на о. Антония (Булатовича) за его открытое письмо, так и на самого о. Иеронима за то, что тот позволяет в своем скиту такую деятельность. О. Алексий потребовал от игумена Иеронима, чтобы тот запретил Булатовичу что-либо писать об Имени Божием и принимать пустынников Фиваидского скита. Игумен, испугавшись угроз, пообещал все требования в точности исполнить (Там же. С. 25).

23 июля 1912 года игумен Иероним посылает за о. Антонием; тот приходит 21 июля. Игумен принимает о. Антония "необыкновенно сурово" и укоряет за "дерзость возражать архиепископу Антонию, доктору богословия и первостепенному российскому иерарху". Игумен требует от о. Антония прекратить литературную деятельность и разорвать отношения с имяславцами Фиваидского скита. В ответ на эти требования о. Антоний вручает игумену свою только что законченную "Апологию" (на составление которой у него, следовательно, ушло около двух месяцев). Игумен обещает прочитать "Апологию", однако вместо того, чтобы читать самому, отдает ее на отзыв о. Клименту. Далее события развиваются быстро:

«[…] На следующий день он меня снова призвал, — пишет о. Антоний, — и, грубо указывая на апологию, сказал: "Тут у тебя целый салат написан". Салатом он, очевидно, назвал апологию по обилию в ней разнообразных свидетельств Священного Писания и святых Отец. Странно было слышать из уст монаха такое неблагоговейное название святоотеческих и евангельских текстов. Но я спросил игумена, что же он нашел в этом "салате" несогласного с учением Святой Церкви? Игумен не сумел мне на это ответить и послал за о. Климентом, чтобы тот указал мне места в моей апологии, которые несогласны с учением Церкви. Очевидно, игумен не прочел апологии, как то обещал сделать, но поручил прочитать ее и высказать суждение о ней о. Клименту. Климент открыл апологию и показал мне текст: "Глаголы яже Аз глаголах вам Дух и Живот суть", и спросил, по какому праву написал я эти слова с большой буквы, когда в Евангелии они стоят с маленькой, и по какому праву я обожествляю слова Господни. На это я ответил, что в Евангелии вообще по-гречески и славянски все написано с маленьких букв, кроме заглавных слов и после точки, но что по смыслу, раз глаголы Божии суть дух и жизнь, то из этого следует само собою, что они не могут быть тварью, и что Сам Господь свидетельствует этим, что они суть Его Божественная деятельность. Но игумен прервал наш богословский спор и грубо сказал: "Ну, одним словом, я тебе приказываю немедленно сжечь эту книгу и не сметь более принимать пустынников фиваидских". Тогда я сказал, что не могу этого требования выполнить. В ответ на что игумен объявил мне, что запрещает мне священно-служение. Но тогда я сказал: "Ваше Высокопреподобие, я отселе больше не ваш послушник, а вы не мой игумен, и прошу вас отпустить меня на все четыре стороны". Это заявление вывело игумена окончательно из себя и он разразился бранными словами: "свинья" и т. п. Но я ни слова не ответил больше, сделал земной поклон перед святыми иконами, приложился к ним, сделал земной поклон игумену, как то полагалось обычно, но не взял благословения и, сказав: "простите", ушел […]» (Там же. С. 26).

В тот же день о. Антоний оставил Андреевский скит и переселился в Благовещенскую келлию известного подвижника старца Парфения, который охотно принял его.

«Апология» довольно быстро распространилась по Св. Горе. В заключительной части "Апологии" о. Антоний (Булатович) писал: «Дай, Господи, чтобы сия Апология послужила бы братиям во Христе, забывшим страх перед Именем Божиим (от них же первый бех отчасти аз), напоминанием и побуждением к стяжанию его; верующим право и истинно во Имя Божие стеной и ограждением против тех хулений против Имени Господня, кои они имеют вероятность услышать; колеблющимся в вере во Имя Господне и поврежденным ядом имяборческой хулы — врачеванием; для хулителей же — посрамлением и устен их хульных заграждением […] О Христе Иисусе Господе нашем, Его же помощию и благодатию при содействии многих собратий иноков Святогорских и высокопросвещенных российских богословов сия книга написася, их-же да вознаградит за ревность их о Имени Его Сам Господь наш Бог»⁶⁴.

Кто такие "высокопросвещенные российские богословы", о которых упоминает о. Антоний и которые содействовали ему в написании книги? Это прежде всего члены так называемого "московского кружка", возглавлявшегося М. А. Новоселовым⁶⁵. Встав на имяславскую позицию с самых первых месяцев возникновения спора вокруг почитания Имени Божия, они оказывали поддержку имяславцам и после их осуждения Святейшим Синодом, продолжая печатать имяславскую литературу. В лице членов новоселовского кружка о. Антоний (Булатович) нашел единомышленников, горячо сочувствующих его делу и в то же время способных критически оценить его сочинения.

Благодаря Новоселову и Флоренскому в 1913 году увидела свет "Апология" иеросхимонаха Антония (Булатовича): Флоренский редактировал рукопись и написал к ней предисловие, а Новоселов осуществлял корректуру и печатание.

Изданию "Апологии" предшествовала переписка между Булатовичем, Флоренским и Новоселовым, сохранившаяся в архиве семьи Флоренских, и впервые опубликованная в 1998 году. 13 августа 1912 года Булатович пишет Новоселову о том, что на стороне "имяборческой ереси" стоят "высокоумные интеллигенты, которым, очевидно, кажется невероятной по гордости ума их вера во Имя Божие и непонятен страх и благоговение перед Именем Божиим". Обращаясь к Новоселову как принадлежащему "к интеллигентствовавшим и покаявшимся", о. Антоний просит его "принять участие в сем деле" и "напечатать Апологию". 26 сентября того же года он, получив согласие Новоселова на публикацию "Апологии", пишет:

«Раб Божий Михаил, благословен воздвигающий вас на помощь нам в сей борьбе против Архиепископа Антония и страшной его ереси, которою он тщится отвратить всю Церковь от Православия и свести Церковь с рельс православия!!! Вот вам и звезда, спавшая с небес! Был защитник Самодержавия, но под конец впал в лютую ересь!! Бога ради не оставьте начатого дела печатного обличения высокоименитого иерарха и архиересиарха»⁶⁶.

9 октября о. Антоний Булатович высылает Новоселову часть "Апологии", предоставляя ему "цензуру и печатание". Почти одновременно, 10 октября, Новоселов обращается с письмом к Флоренскому, информируя его о возникновении спора вокруг книги "На горах Кавказа" и прося поместить полученные им с Афона документы в "Богословском вестнике" Московской духовной академии, редактором которого тогда был Флоренский.

Декабрем 1912 года датированы три письма Булатовича Флоренскому, являющиеся ответами на несохранившиеся письма Флоренского. В одном из писем о. Антония содержится благодарность за сочувствие Флоренского "великому Церковному делу" защиты Имени Божия, а также осторожная критика мнения Флоренского (очевидно, выраженного в письме к нему) о том, что сами звуки имени Божия есть Бог. О. Антоний, в частности, пишет:

«Вы высказываете мысль, что Имя Иисус есть Бог вместе со звуками Его. Я очень охотно готов этому верить, но не имею достаточных данных, чтобы это утверждать […] Звуки по строению своему не суть ни существо, ни вещество, но дрожание воздушной волны, следовательно, о предложении (по-видимому, д. б. "преложении", т. е. превращении, изменении — ред.) сего колебания во Христа едва ли может быть речь. Наконец, звуки не суть принадлежность необходимая Имени Господня и вообще слова, ибо слово действуется в уме и беззвучно. Поэтому я скорей склонен смотреть на звуки так же, как на буквы, т. е. как на условные знаки. Но Истина Божия во Имени есть Сам Бог по существу, как словесное действие Божества. Впрочем, если и Вы в силах найти у Св. Отцев свидетельства, что и звуки суть — Бог, то я охотно к Вам присоединяюсь. Конечно, звуки гласа Божия, как напр., на Фаворе и на Синае, суть Бог, ибо суть действие Его. Но наши звуки нашего голоса едва ли можно признать Богом, хотя они и воспроизводят звуки Имени Божиего, ибо они суть действия человеческого голоса» (Там же. С. 78).

Приведенное письмо свидетельствует об интересе Флоренского к вопросу о присутствии Бога в звуках и буквах Имени Божия (как мы помним, в обожествлении звуков и букв Имени Божия обвиняли имяславцев их противники). Действительно, в сочинениях Флоренского большое внимание уделяется связи между внешней стороной имени (звуками и буквами) и его внутренним содержанием. Впоследствии Флоренский уточнит свое понимание присутствия Бога в звуках Имени Божия: противопоставлять звуки Имени самому Имени, считает он, можно лишь отвлеченно, так как в реальности горнее соединено с дольним, и в Имени Божием "благодать, и звуки, и представления сочетаются в живое неразрывное единство"⁶⁷. Как данная идея, так и вообще весь строй богословской мысли Флоренского заставляют говорить о том, что он стоял на совсем иных позициях, чем о. Антоний (Булатович).

Флоренский не слишком интересовался историей споров XIV в., но учение об энергиях, которое он теперь узнал ближе, оказалось для него находкой. В течение следующих лет он встраивает его в свои основанные на оккультистских представлениях натурфилософию и ту область, которая уже в нашу эпоху получит название "семиотики"⁶⁸. Можно сказать, что Флоренский был вполне сознательным оккультистом, хотя всегда отмежевывался от "официальных" теософских и оккультных кругов, принадлежность к которым ему, разумеется, претила. Но он опирался (в работах не только раннего, но и "имеславческого" периода) на все "достижения" оккультных наук, полностью признавал наличие особых оккультных сил (не тождественных ни обычным физическим, ни ангельским, ни Энергиям Божиим и в то же время якобы не бесовским) и строил свою теорию Символа (в том числе символа церковного и, в частности, иконы) с учетом собственных энергий символа — не одних только физических, но и оккультных. "Оно (слово) имеет в себе момент физико-химический, соответствующий телу, момент психологический, соответствующий душе, и момент одический или вообще оккультный, соответствующий телу астральному"⁶⁹; в то же время "Словом и чрез слово познаем мы реальность, и слово есть сама реальность"⁷⁰. В такой перспективе именно оккультный "момент" любого (церковного в том числе) символа становится главным, т. е. определяющим ту "синергию" (взаимодействие энергий символа и символизируемого), которая, по Флоренскому, делает символ символом. Это позволяет Флоренскому с новой силой настаивать на понимании таинств в духе латинского магизма⁷¹. В философском плане учение Флоренского стало каким-то подобием очередного неоплатонического (с сознательной ориентацией на Платона) перередактирования православной догматики — с привнесением изрядной толики герметической традиции. Он приписывает символам "синергию" Божественных Энергий с той энергией, которая — в его же собственных примерах — поднимает к потолку концертные рояли. Таким образом, не слишком новая теория колдовства в работах Флоренского, а затем и его последователя С. Н. Булгакова, получает новый христианский костюм — на этот раз православный.

Однако, рассуждения Флоренского о причинах возникновения и о значении имяславского спора, взятые вне контекста его неправославных философских построений, не теряют своего значения: «Ознаменованный величайшим напряжением политических сил Европы 1912 год знаменателен и духовным подъемом. Правда, в широких кругах эти религиозные течения известны весьма недостаточно; однако, по существу они безконечно значительнее, чем судьба всех Балканских государств, вместе взятых. И, вспоминая об этом, изумительно богатом последствиями годе, отныне и навеки будет волноваться верующее сердце, отныне и навеки будет влечься к нему верующий ум. Подобно волне землетрясения, по всей Вселенской Церкви, от юга и до севера, от востока и до запада прошло негодование, когда несколько легкомысленных и подпорченных рационализмом монахов дерзнули посягнуть на тот нерв Церкви, в который сходятся все прочие нервы, на тот догмат, в отрицании которого содержится отрицание всех прочих догматов, на ту святыню, которая лежит в основе всех святынь церковных […] Церковь слишком велика, чтобы трогаться из-за пустяков. Неподвижность ее — неподвижность величия, а не смерти. Но когда покушение на нее задевает ее за живое, она являет свою мощь, она содрогается. Так содрогнулась она и ныне, когда со всех сторон, — из глухих провинциальных монастырей и из столиц, — у полуграмотных подвижников и у образованных деятелей, — вырвался из груди общий крик негодования и возгорелось дружное желание вступиться за дражайшее достояние верующего сердца […] Но где центр этой волны? — Да где же, как не в исконной твердыне православия? Где же, как не в том исторически безпримерном и неподражаемом государстве монахов, которое живет наперекор законам земных государств. На Афоне не пахнет ни дымным, ни бездымным порохом, и провинившиеся граждане его наказуются не тюрьмами, а лишением сладкого дыма духовного отечества. Но этим мистическим облаком — этим священным покровом Пречистой Девы — искони веков приосеняется он, как действующий кратер, и на протяжении всей истории человечества, от времени до времени, бурно напоминает дольним о горнем»⁷².

Далее Флоренский касается книги схимонаха Илариона "На горах Кавказа", о которой отзывается следующим образом: «Вероятно, не всем читателям известно, что дух древнего отшельничества Фиваиды и Сирии, — дух, так мало подходящий к нынешнему деловитому веку, — вовсе не умер, но жив и действенен даже и доныне. Северный и южный склоны Западного Кавказа процветают многочисленными отшельниками, живущими то в одиночку, то по два, по три на значительных друг от друга расстояниях. Среди них один из наиболее видных представителей (если не прямо самый крупный) — схимонах Иларион. Этот-то восьмидесятилетний старец и послужил поводом к всестороннему церковному обсуждению существеннейшего вопроса нашего времени. Прожив 21 год на Старом Афоне, он, с благословения старцев, решил посвятить остаток дней своих отшельническому созерцанию, и в течение многих лет подвизался на северном склоне Кавказских гор. Достояние своего духовного опыта он изложил в книге "На горах Кавказа", по литературной форме представляющей собою жизнеописание автора и некоторых других кавказских отшельников, а по существу раскрывающей основы умного делания, т. е. излагающей учение об "Иисусовой молитве". Опираясь на древних отцов и из современных духовных писателей в особенности на о. Иоанна Кронштадтского и на епископа Игнатия Брянчанинова, схимонах Иларион выясняет в своей книге, что спасительность молитвы Иисусовой — в привитии сердцу сладчайшего Имени Иисусова, а оно Божественно, оно — Сам Иисус, ибо Имя неотделимо от именуемого. Эта книга, пропущенная духовной цензурой, которая не нашла в ней ничего предосудительного, и одобренная многими тружениками духовного делания, однако, осталась малоизвестной в широких кругах церковного общества. Через некоторое время потребовалось 2-е издание той же книги, причем на это издание дано было благословение одним из высокочтимых представителей русского старчества⁷³. В связи с этим изданием и произошли главные волнения и наветы имяборцев. Но это не помешало Киево-Печерской Лавре выпустить в конце 1912-го года ту же книгу 3-м изданием. Очевидно, и Лавра не нашла в ней ничего предосудительного. Вот почему можно спокойно не считаться с осуждением ее архиепископом Антонием К тому же, сперва он грубо осудил книгу и автора ее, однако, как нам достоверно известно, не читав книги и не зная ее автора»⁷⁴.

В своего предисловии к "Апологии" Флоренский подчеркивает, и в этом он был совершенно прав, что учение имяславцев "о Божественности Имен Божиих есть не что иное, как частный случай общего церковного учения о Божественности энергии Божией" (Апология. С. X).

Флоренский был весьма осмотрительным церковным деятелем и не поставил подпись под предисловием к "Апологии" Булатовича. Будучи профессором Московской духовной академии, он хотел избежать открытого участия в конфликте с церковными властями. Этим, очевидно, объясняется и тот факт, что, несмотря на неоднократные просьбы Новоселова и Булатовича поместить те или иные материалы, посвященные теме почитания Имени Божия, в "Богословском вестнике", ни один материал на данную тему в "Вестнике" напечатан не был.

Анонимное предисловие Флоренского к "Апологии" Булатовича содержало также анонимный отзыв, принадлежавший, как писал Флоренский, "перу одного из наиболее уважаемых и заслуженных богословов нашей родины" (Апология. С. XI). Автором отзыва является М. Д. Муретов, профессор Московской духовной академии по кафедре Священного Писания Нового Завета⁷⁵. Муретов, получивший на отзыв рецензию инока Хрисанфа на книгу "На горах Кавказа" и рукопись "Апологии" о. Антония (Булатовича), вполне безоговорочно поддержал "Апологию" и осудил рецензию. Он считает апологета (Булатовича) "далеко не невежественным", тогда как на стороне рецензента (Хрисанфа) — "полное невежество и непонимание дела". Спор между имяславцами и их противниками, по мнению Муретова, является продолжением споров, начавшихся еще в античности и продолжавшихся во времена Древней Церкви, в поздневизантийский период, в эпоху Средневековья и в новое время: «Весьма внимательно и даже с большим удовольствием прочитал я присланные Вами тетради. Веет духом истого монашества, древнего, подвижнического. Дело, конечно, совсем не так просто, как взглянул на него рецензент книги о. Илариона. Корнями своими вопрос об Иисусовой молитве и имени Спасителя уходит к исконной и доселе нерешенной, точнее — неоконченной, борьбе противоположностей идеализма, или, что то же, реализма и мистицизма с одной стороны, — и номинализма, — он же рационализм и материализм, — с другой. Простецы из истых подвижников […] — как Игнатий Брянчанинов […] и о. Иван [Кронштадтский], — непосредственным опытом и интуитивно постигли, как и ранее их многие отцы и подвижники постигали, — истину, до коей ученым книжникам и философам приходится добираться с большими трудностями […] Истое христианство и Церковь всегда стояли на почве идеализма в решении всех возникавших вопросов — вероучения и жизни. Напротив, псевдо- и антихристианство и инославие всегда держались номинализма и рационализма. Грани истории номинализма […] в Церкви: распявшие Христа архиереи, евионеи, Арий и т. д. до Варлаама и графа Толстого. Грани истории реализма: […] Евангелие, Ап. Павел и т. д. до Паламы и о. Ивана. Идеализм и реализм лежат в основе учения о единосущии и троеличности Божества, о богочеловечестве Спасителя, о Церкви, таинствах, иконопочитании и далее. И я лично весь на этой стороне» (Апология. С. XI—XII).

Муретов считает, что в основе учения имяславцев лежит понятие о слове, имеющем реальную связь с идеей. По мнению Муретова, коль скоро идея имеет "ипостасное бытие", то и слово-имя обладает "реальностью" и "ипостасностью":

«Спаситель Богочеловек может именоваться на безчисленном множестве языков, живых, мертвых и будущих, — и безчисленное количество раз — телесно и духовно. И все эти безчисленные слова-имена имеют свою реальность и ипостасность, как в произносящем субъекте-человеке, так и в произносимом объекте-Богочеловеке. Кто бы, когда бы, как бы ни именовал Спасителя, именующий каждый раз вступает в такое или иное отношение реальное к именуемому. Я хочу сказать: раз известное слово-имя соединено с известною идеею и ее отражает в себе, то пока эта связь есть (а она не может не быть, ибо слово есть принадлежность существа разумного), необходимо бывает и реально-ипостасное отношение субъекта-лица, произносящего слово, к идее, коей носителем является объект-произносимый, тоже лицо. Таким образом, субъект (лицо, ипостась), произносящий слово "Иисус" или "Богочеловек" или "Бог Спаситель", — необходимо вступает в то или иное отношение реальное к идее и ипостаси Богочеловека» (Апология. С. XIII).

Отзыв Муретова на "Апологию" завершается резко негативной оценкой имя-борчества: «[…] Глумящиеся над именем Иисус, в душе ли, устно ли, на записках и т. д. — все равно, — ведь знают, что выражает имя и к кому оно относится, — следовательно, необходимо глумятся и над Самим Спасителем. Да и не могут не знать, и никакими софизмами нельзя очистить этого глумления — только покаянием. Поэтому-то хула на Духа не прощается, и за всякое, даже праздное, слово человек даст ответ. И никто, говорящий в Духе Святом, не говорит: анафема Иисус (вообще Иисус, без всяких определений, — ибо с момента, как "Слово стало плотью" — Ин. 1:14, есть только один истинно-Иисус — Спаситель Богочеловек), и никто не может сказать: Господь Иисус, только Духом Святым. Глумились над защитниками имени Иисус и молитвы Иисусовой, конечно, по недомыслию, а вернее — по отсутствию истинно-христианского чувства, которое всегда может указывать истинным христианам верный путь во всех соблазнах и недоумениях, — что и видим в монахах-простецах. Ведь мы живем и движемся и существуем в Боге — Отце, Сыне и Духе, — в Богочеловеке-Спасителе. Не только наше внесознательное бытие, не только наша духовно-телесная жизнь в Нем, — но в Нем и наши движения, — телесные и духовные. Наша мысль есть движение духа, наше слово есть духовно-телесное движение. И это движение может ставить нас в более тесное единение с Богом, как бы дает нам осязать Бога (Деян. 17:27—28). Поэтому произносящий молитву Иисусову реально соприкасается с Самим Богом Иисусом, — как Фома, осязает Его духовно» (Апология. С. XIII—XIV).

Предисловие Флоренского и отзыв Муретова, напечатанные вместе с "Апологией" иеросхимонаха Антония (Булатовича), свидетельствуют о том, что в "московском кружке" весной 1913 года шла интенсивная работа по осмыслению учения афонских монахов-"простецов": под это учение постепенно подводилась философская база. Впоследствии к осмыслению философской стороны имяславия подключатся и другие члены кружка, такие как С. Н. Булгаков⁷⁶ и В. Ф. Эрн, однако произойдет это уже после того, как имяславие будет осуждено Святейшим Синодом Греко-Российской Церкви.

к оглавлению

1     2     3     4     5     6     7     8     9     10     ...