|
Радуйтесь, ибо Господь грядет судить |
|
 |
|
Rus |
|
Eng |
|
 |
 |
 |
 |
 |
 |
 |
   |
 |
 |
 |
 |
Священник Владимир Зноско.
Христа ради юродивый иеросхимонах Феофил, подвижник и прозорливец Киево-Печерской лавры.
к оглавлению
К читателю 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 ...
Глава 1
Ангелом Своим заповестъ о тебе сохранити тя во всех путех твоих.
(Пс. 90,11).
городе Махнове Киевской губернии и уезда при Рожество-Богородицкой церкви проживал некогда священник Андрей Горенковский. В октябре 1788 года его жена Евфросинья1 родила близнецов. Старший при святом крещении был наречен Фомой, младший – Каллиником. Оба они отличались красотой, крепостью сил и здоровьем. Люди в те времена были глубоко верующие и богобоязненные, и матери сами кормили грудью своего ребенка. Так поступила и Евфросинья. И хотя трудно было кормить сразу двух младенцев, счастливая мать ни за что не согласилась поручить их посторонней женщине. Однако, к величайшему изумлению Евфросиньи, старший из ее близнецов, Фома, упорно не хотел брать грудь, и каждый раз отвращал свое лицо. Чтобы спасти ребенка от голодной смерти, изумленная мать вынуждена была изыскивать всевозможные средства его пропитанию: кормила Фому картофельной жижей и давала ему разваренную репу и морковь. Все это Фома принимал охотно. Но едва подносили к его губам сосуд с кипяченым молоком, ребенок тотчас с громким плачем вновь отвращал свое лицо, и не хотел принимать молочной пищи.
Это с первых дней вселило в сердце матери холодность к малютке Фоме. К тому же стали появляться еще разные суеверные соседки и знакомые попадьи, которые, истолковывая это явление по-своему и приплетая нелепые рассказы и суждения, стали считать Фому чуть ли не медвежонком. Евфросинья же по своей простоте и невежеству от души верила этим суеверным толкам и, приходя в ужас, ожесточалась все более и более.
– Это обменок,– так говорила она.– Не хотели крестить его с Каллиником в один день, вот его ведьма и подменяла…
Прошло более полугода. Испытав всевозможные способы сделать Фому похожим по воспитанию на других детей и ежедневно замечая в нем зародыши каких-то непонятных простой женщине наклонностей и стремлений, Евфросинья решилась навсегда избавиться от такого нравственного, по ее мнению, урода. Однажды вечером она позвала к себе служанку и, затворившись от мужа, начала с ней совещаться.
– Я не могу более смотреть на этого упыря2. Я не могу терпеть его в своем доме.
Завтра чуть свет возьми его с собой, отнеси к реке и брось в воду... Но поклянись мне в том, что об этом никто, кроме нас, не узнает…Долго умоляла служанка пощадить неповинное дитя. И сколько ни просила ее, сколько ни рыдала, увещевая мать гневом Божиим, ожесточенная Евфросинья была неумолима. Пришлось покориться ее воле.
Утром чуть свет подкупленная служанка взяла Фому на руки, побежала к речке и, осенив малютку крестным знамением, бросила в воду... Но, хранимое Высшим Промыслом, дитя вынырнуло из реки и, мирно покоясь на поверхности, словно в мягкой колыбели, пристало к противоположному берегу. Там волны выбросили его на сушу.
Заметив это, служанка, уже совершившая в своей душе преступление и боясь ответственности перед хозяйкой, решила довести страшное дело до конца. Она перешла по гребле через реку и подняла Фому на руки. Ребенок спал безмятежным сном. Недолго думая, служанка снова бросила его в воду и тут же опять стала свидетельницей силы Божией: волны понесли младенца к островку, образовавшемуся вверху по течению реки, и бережно положили на сыпучий песок.
Пораженная таким чудом, женщина перешла вброд и взяла младенца на руки. Убедившись в том, что малютка жив и невредим, служанка залилась горькими слезами раскаяния, отнесла Фому к матери и задыхающимся от страха и волнения голосом объявила ей обо всем случившемся.
– Хоть убейте меня, но топить неповинное дитя не стану! Сам Бог незримым чудом спасает его жизнь, и горе нам будет за наше жестокое дело убийства!
Но молодая мать, в каком-то нечеловеческом ожесточении слушая рассказ испуганной служанки, нисколько не доверяла ее словам и стала упрекать ее в неуместной жалости.
- Стыдись! – говорила она.– Ты жалеешь этого упыря. Если мы оставим его в, живых, он принесет много зла на земле.… О нет! Пусть лучше я собственными руками утоплю его, чем стану глядеть на ненавистного мне урода.
С этими словами злобствующая Евфросинья выхватила Фому из рук испуганной женщины и быстрыми шагами направилась к реке. Невдалеке от их дома стояла водяная мельница, и кругом на этот раз никого не было. Евфросинья подошла к мельнице, высмотрела удобное место и со всего размаху бросила Фому под самое колесо. Сама же, думая, что дитя уже погибло, со спокойной совестью незаметно скрылась... И вдруг – новое чудо: мелящие жернова остановились, и от напора воды произошел необычайный шум. Мельник выбежал во двор, чтобы посмотреть, что случилось, и что же видит: колена, задержанные неведомой силой, дрожат от сильного напора стремящейся на них воды, которая рвется вперед, пенится и клокочет... Заглянув вниз, он услышал младенческие вопли и среди самого водоворота увидел плавающего ребенка. Тогда мельник проворно спустился вниз и. нагнувшись к воде, поспешил спасти неизвестное ему дитя. Но едва только он вытащил Фому из воды, как колеса в ту же минуту опять пришли в движение...
Сердобольная служанка, следившая издали за ожесточенной матерью, при виде этого нового чуда спасения дитяти с рыданиями и трепетом подошла к изумленному мельнику и откровенно рассказала ему все, что знала о дитяти и всех чудесных явлениях силы Божией, которую испытала на себе.
– Что же нам делать теперь? Как быть? – недоумевал мельник.– Если мы возвратим малютку матери, она не замедлит снова погубить его…
И. опасаясь ответственности за дальнейшую судьбу невинно преследуемого родною матерью младенца, они решили рассказать о случившемся чуде его отцу.
Однако ни просьбы, ни моления, ни даже угрозы и насилие не могли подействовать на ожесточившуюся мать. В постоянном спасении дитяти Евфросинья видела, чуть ли не дьявольское наваждение, и чем больше уговаривал ее муж, тем больше упрямства выказывала она.
– Я не оставлю его в живых! Это не младенец, это – обменок, урод... Его непременно надо лишить жизни! – твердила суеверная Евфросинья и несколько раз снова порывалась погубить Фому.3
Тогда огорченный отец, видя, как сильно ненавидит жена свое родимое детище, решил надолго удалить Фому от нее. Для этого он тайком от жены подыскал на стороне опытную кормилицу и, посвятив ее в семейную тайну, передал ей младенца на воспитание. Женщина, не имея других способов к поддержанию жизни Фомы, принялась питать его мягким хлебом, обмакиваемым в сыту4, и под величайшим секретом сообщала ежедневные сведения о своем вскормленнике доброму родителю...
Прошло несколько месяцев. Ребенок развивался нормально и даже окреп. Кормилица оказалась добросовестной женщиной: смотрела за Фомой как за своим сыном. Но вскоре Богу угодно было воззвать его попечителя – отца от временной жизни к вечной. Чувствуя приближение смерти, священник Горенковскнй, озабоченный предстоящею судьбою сына, призвал к себе доброго мельника и сказал:
– Ты был свидетелем чудесного спасения моего дитяти... Именем Бога поручаю тебе взять Фому к себе... Расти же, береги и не обижай его.
Мельник с радостью согласился на это предложение и, как благословение Божие, взял Фому к себе в дом. Между тем слух о происшествии этом разнесся в народе, и один из зажиточных обывателей ближайшего к Махновке селения упросил мельника отдать ему ребенка на воспитание.
– Я не имею детей,– говорил он,– и желаю усыновить этого малютку, а после смерти сделаю его наследником всего своего состояния... Отдай же мне Фому.
Мельник, видя добрые намерения крестьянина, уступил настойчивой просьбе богача и без малейшего колебания передал ему маленького Фому... Хорошо было жить мальчику под кровом гостеприимного богача. Нежные ласки и довольство были готовы для него от избытка чувств. Со временем Фома мог быть усыновлен и сделался бы богачом. Так оно и случилось бы, если бы предначертания человеческие всегда согласовались с путями Промысла Божия. Но Господь судил иначе. Вскоре после переселения Фомы в дом бездетного богача этот благодетель и второй отец юного пришельца, сверх всякого ожидания, скоропостижно скончался.
И вот, гонимый судьбой младенец, еще не достигший трехлетнего возраста, снова остался круглым сиротою.
Жена почившего богача-крестьянина сделалась полной обладательницей всего имущества своего покойного мужа. Имея намерение вторично выйти замуж, она поспешила расстаться со своим воспитанником Фомою и для этого уговорила священника своего селения взять ребенка к себе.
– Он связывает мне руки,– оправдывалась вдова, – а вы легко можете повести его той дорогой, которая более прилична его званию и происхождению.
Согласие было дано, и маленький Фома нашел для себя новое убежище. Таким образом, он с ранней поры нежного младенчества познакомился с духом скитальческой жизни. И сделавшись пришельцем мира сего, заблаговременно принял на себя крест Того, Кто Сам в течение земной Своей жизни не имел места где главу подклонити...
У нового благодетеля Фома прожил до семилетнего возраста. Особенного присмотра за ним не было, а потому Фома, предоставленный самому себе, поневоле должен был бы смешиваться с шумной толпой сверстников и разделить с ними детские игры. Но к удивлению всех, отрок вовсе не показывал охоты к обычным в его возрасте развлечениям. И когда сверстники его шумели, бегали, играли и резвились, Фома удалялся в сторону и, избрав уединенное место, угрюмо сосредоточивался, предаваясь тоскливому размышлению.
Свыкнувшись со скитальческой жизнью, испытав в душе сладость первой детской молитвы и рано приучившись к долговременному посту и воздержанию, маленький Фома стал крепнуть и преображаться духовно. Божий храм стал любимейшим приютом этого необыкновенного дитяти. Мальчик не пропускал ни единого богослужения и при первом ударе в колокол с великой радостью спешил туда, где так отрадно и так непонятно для него самого отдыхала его душа. Часто заставали Фому перед закрытыми дверями сельского храма, углубленным в молитву и как бы отрешившимся от всего, что окружало его в сем мире:
Научи меня. Боже, любить
Всем умом Тебя, всем помышленьем.
Чтоб и душу Тебе посвятить
И всю жизнь с каждым сердца биеньем.
Научи Ты меня соблюдать
Лишь Твою милосердную волю.
Научи никогда не роптать
На свою многотрудную долю.
Всех, которых пришел искупить
Ты Своею Пречистою Кровью,
Бескорыстной глубокой любовью
Научи меня, Боже, любить...
Недовольные товарищи, видя замкнутую душу Фомы, глумились и потешались над ним и, подвергая его жестоким побоям, устраивали над мальчиком злые шутки. С громким воплем и слезами отчаяния уходил тогда Фома в лес, где через сутки, а иногда и через двое находим был пастухами, рассказывавшими о нем весьма чудные вещи, которые многих приводили в изумление. Я Богу слезило тогда око его, ибо только на небесах был Единственный свидетель его скорбен и заступник его в вышних. (Иов. 16, 19–20). И понял тогда юный страдалец, что не для радости и счастья рождаются люди на земле, а рождается человек на страдание.
Сам, на себе испытав всю горечь сиротства и убожества и убедившись в том, что
Страдальцам часто мир не внемлет.
На слезы очные не зрит, Фома с ранних дней узнал сладость вспомоществования бедствующим. Отказывая себе во всем необходимом, ребенок все, что мог, отдавал нищему. Однажды Фома увидал на улице мальчика, одетого вместо рубахи в какие-то лохмотья, и тут же, не задумываясь, снял свою и отдал ее бедняку, а сам возвратился домой в одном верхнем платье. Однако благодетель его посмотрел на это иначе, и Фома за такой подвиг милосердия был строго наказан им...
Когда Фоме исполнилось семь лет, священник принялся за обучение его грамоте, но вскоре заболел и скончался. И вот с кончиной доброго наставника юный скиталец снова подвергся бедственной участи. Горько и неутешно плакал Фома о своем покровителе. Плакал не потому, что у него было хорошо жить, а потому, что потерял в нем мудрого наставника, едва начавшего открывать перед ним свет учения и книжную мудрость. Только об одном этом сокрушался и печалился Фома, до всего другого ему не было ни малейшего дела.
По смерти священника пришлось искать нового приюта. Староста той церкви, полагая, что после семилетнего промежутка прежняя ненависть к родному сыну у Евфросиньи прошла и сменилась нежностью материнского чувства, решил отвести Фому домой. Но каков же был его ужас и удивление, когда он вместо любви и расположения встретил в лице матери одну прежнюю ненависть к своему ребенку и отвращение. Евфросинья в это время колола лучину и, завидя ненавистного сына, с яростью бросила в него топор, так что острое лезвие топора рассекло Фоме правое плечо.
Подхватив окровавленного ребенка, староста наскоро перевязал ему рану и увез обратно к себе домой. Пока у Фомы заживала рана, староста случайно узнал, что в Киеве, в Братском монастыре, живет с числе братии старец из овдовевших священников, приходившийся Фоме дядей. К этому-то монаху и последнему уже покровителю и отвез добрый староста еще не совсем выздоровевшего ребенка. Там он пересказал старцу все то, что было ему известно о его несчастном племяннике, и передал ему своего приемыша на воспитание.
При Братском монастыре существовала Духовная Академия, при которой были в то время низшие, или, так называемые, начальные классы. В эту-то Академию и был определен многострадальный сирота и под присмотром своего родственника стал проходить там книжную мудрость.
Пользуясь у дяди гостеприимным приютом и скудным куском насущного хлеба, Фома возрастал в примерном поведении и учился хорошо. Все свободное от занятий время он употреблял на чтение Божественных книг и уединенную детскую молитву. Хорошо разбирая Псалтирь, он извлекал из нее любимые псалмы и, заучивая их на память, повторял каждый день.
– Господи! – так взывал к Богу юный труженик-страдалец,– услыши молитву мою и вопль мой к Тебе да приидет. Окружили меня беды неисчислимые. Сердце мое поражено и иссохло, как трава. Всякий день поносят меня враги мои, злобствующие на меня клянут много. Я ем пепел как хлеб и питие мое растворяю слезами...
Вот эта-то чистая, детская и угодная Богу молитва смягчила, наконец, сердце жестокой матери и примирила Евфросинью со своим отвергнутым сыном.
Чудное это событие произошло так.
Пораженная от Господа неисцелимой болезнью, Евфросинья, видя над собой гнев Божий, со слезами стала каяться в жестокости, с которой всегда преследовала своего невинного сына. Где бы она ни находилась, нигде не чувствовала она покоя и облегчения: днем ее мучил недуг, а ночью посещали страшные, ужасающие видения. В них она видела себя как бы жертвою правосудия Божия, а кроткого своего Фому как бы плачущим и молящимся о ней. Наконец, сердце матери смягчилось и, поняв свое заблуждение, Евфросинья стала с воплями и рыданиями взывать к Богу, умоляя Его о прощении. И Господь сжалился над ней... Незадолго до ее смерти Фома пришел к матери в дом, имел утешение примириться с ней и получил от нее благословение.
– Прости меня, сын мой,– взывала к Фоме раскаявшаяся мать.– Прости меня жестокую, глупую, безумную! Я была в помрачении ума и не ведала тяжести творимого мной злодеяния... Да будет на тебе благословение Божие! Не проклинай меня, злую мать, и поминай меня, грешницу, в своих постоянных молитвах...
С этими словами Евфросинья крепко прижала своего сына к материнской груди и, осенив его широким крестом, тихо испустила дух. А добрый Фома собственными руками закрыл ее мертвые очи и предал тело матери погребению...
[1] Урожденная Гошковская. Внук ее Яков Гошковский был священником в селе Хальчи Киевской губернии и уезда.
[2] Упырь, или иначе – вампир, вий и т. п. По суеверному мнению, упырем называется существо, бродящее по ночам и высасывающее кровь из живых людей.
[3] Мать, не любящая детей, есть отверженица и Бога, и людей. Но да простит Господь безумную Евфросинью. Она была неученая и темная женщина, а где невежество, там и суеверие. К тому же и время тогда такое было больше знахарям да пошептухам верили.
[4] Сыта – мед, разведенным водой.
Передают, что она каждое воскресенье носила Фому в церковь для приобщения Святых Тайн и, конечно, зачастую встречалась там с Евфросньей, которая приносила для приобщения своего любимого сына Каллиника. «У-у! Чтоб тебе добра не было»,– кляла тогда Евфросинья ненавистного ей Фому и отворачивалась от того места, где его держала наемная женщина... Насколько она обожала Каллиника свидетельствует нижеследующий случай: когда мальчику было семь лет, он, по обыкновению того времени, вышел со старшими на полевые работы. Там нечаянно оступившись, он упал на стоившую борону и. ударившись о железный гвоздь, выбил себе правый глаз. Несколько дней болела Евфросинья от этого горя и постоянно повторяла: «Господи, почему ты не сделал этого с противным Фомой, а допустил покалечиться моему любимому сыну...»
к оглавлению
К читателю 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 ...
|
|
|
|
|
|
|
|
 |
|
 | |||||||||
|
Код баннера © 2000-2024 Церковь Иоанна Богослова |
|
