Радуйтесь, ибо Господь грядет судить

	Кредо	Переписка	Календарь	Устав	Аудио
	Имя Божие	3000 вопросов	Богослужения	Школа	Видео
	Библиотека	Проповеди	Тайна ап.Иоанна	Поэзия	Фото
	Публицистика	Дискуссии	Эра Духа Святого	История	Фотокниги
	Апостасия РПЦ МП	Свидетельства	Иконы	Стихи о.Олега	Стримы
	Жития святых	Книги о.Олега	Исповедь	Библия	Избранное
	Молитвы	Слово батюшки	Новомученики	Пожертвования	Контакты

Священник Владимир Зноско.

Христа ради юродивый иеросхимонах Феофил, подвижник и прозорливец Киево-Печерской лавры.

к оглавлению

К читателю     1     2     3     4     5     6     7     8     9     10     ...

Глава 10

Над нами те ж, как древле, небеса И так же льют нам благ свои потоки, И в наши дни творятся чудеса, И в наши дни являются пророки... (В. Бенедиктов).

Кроме перечисленных в предыдущих главах случаев и примеров, утверждающих нас в несомненной прозорливости¹ блаженного старца Феофила и указывающих еще на то, сколь мудро и точно применялся им каждый совет и меткое слово к пользе и исправлению души суетного и грешного человечества, предлагаю читателю еще некоторые случаи прозорливости блаженного старца. Вот они:

1. 14 августа 1852 года, утром, блаженный направлялся на бычке из Китаева в Лавру. Это было накануне праздника Успения, и Феофил намеревался провести там ночь и день. Когда он проезжал по лесу возле того места, где ныне устроена Преображенская пустынь бычок его сбился с дороги и свернул направо, по старец, занятый чтением Псалтири, как бы не замечая этого, продолжал свой путь. Шедшие из ближайшей деревни в лес мужики с топорами заметили эту ошибку и стали старца окликать:

– Батюшка! Ваш бычок заблудывся. Дывицься - вин не туда йде...

Блаженный, отрываясь от чтения Псалтири, повернул к мужикам голову и говорит:

– Нёхай соби иде. Вин лучше нас знае, чого ему там треба. Се для того, щоб я тут Богу помолывся...

С этими словами старец слез с повозки, взял у мужика топор, срубил маленькое деревце и вытесал из него небольшой крест. В 50-х годах прошлого столетия на месте существующей там ныне Преображенской пустыни² был густой лес, и мысль о построении ее никому даже и в голову не приходила, но блаженный Феофил, провидя духом будущую благодать здесь, помолился Богу, и как некогда Первозванный Андрей водрузил крест на высотах Киевских, так и блаженный старец укрепил свой крест на этом месте и сказал:

– Памятуйте, друзья! На сим мисти буде выстроен монастырь. И багацько живих и мертвих буде поселяться у ним.

Что было предсказано, то исполнилось.

В 1872 году, на том месте, где был поставлен Феофилом крест, было положено начало нынешней Преображенской пустыни, и кроме живых людей, ищущих спокойствия для души, стали поселяться туда и мертвые телом для вечного покоя своего, в ожидании наступления дня Страшного Суда Божия.

2. Об основании Свято-Троицкого Ионовского монастыря блаженный предсказал так:

Жила в Китаевской пустыни (на Самбургском хуторе) послушница Пелагия. Питая к старцу искреннее благоговение и почтительную любовь, она беспрекословно исполняв все то, что блаженный ей приказывал: велит вымыть рубаху – вымоет, велит запрячь быка – идет запрягать, пошлет на Днепр вымыть «чоботы» (сапоги) – исполняет и это. За такие постоянные услуги и безотчетное послушание любил Пелагию и старец и не раз ограждал ее от разных искушений и бед. Пришел однажды в Лавру из Афона некий старец-иеросхимонах и предложил Пелагии и трем другим послушницам хутора постричься тайно в монашество. Не желая принимать заманчивое предложение без благословения старца Феофила, послушницы отправились к нему на совет. Блаженный ни слова ни говоря, вынес им булку без мякиша и сказал: «Ваши мысли также пусты, как этот хлеб»,– и запретил Пелагии смущаться тщеславными помыслами... В другой раз призывает ее старец к себе и дает бутылку: «Иди купи себе меду, ладану да свечей³, говорит он,–да помни 12 число». Пелагия купила и принесла. Старец встретил ее на гребле, окруженный множеством народа, и спрашивает: «Ну что, купила?» «Купила, батюшка, - отвечает Пелагия. «Ну так начинай молиться за моего отца, а я буду сейчас молиться за твоего батьку». И стал посреди улицы поклоны выбивать. Пелагии стыдно кругом народ стоит, словно на диво смотрит. Но поборов смущение, стала выбивать поклоны и она... Прошло несколько дней. Вдруг получает Пелагия с родины письмо, что 12 числа того же месяца от болезни скончался ее отец...

Но возвратимся к цели нашего рассказа. Встречает однажды старец Феофил Пелагию на дороге и приказывает ей взять бычка на веревку и вести к Лавре, а сам повернулся на телеге к востоку и принялся за обычное чтение Псалтири. Когда они проезжали за Зверинцем, по той местности, где ныне находится Свято-Троицкий Ионовский монастырь, блаженный остановил бычка и велел своей спутнице дать ему сена, затем подозвал ее к себе и говорит:

– Пелагия! Если бы ты забросила на глубину Днепра большой невод, то что вытащила бы им?

– Да все, батюшка,– отвечала, подумав, Пелагия,– и больших рыб, и манюсеньких. Были бы в нем и щуки, и караси, и плотва. Были бы в нем и ракушки, и лягушки...

– Ну так вот, знай. На сем месте скоро воссияет благодать Божия и на нем выстроят большой монастырь. И как в сети ловителя-рыбака попадается всякая всячина, так и в сей юной обители не все будут одинаковы по своему духовному росту. Будут появляться в ней и «щуки» высокой подвижнической жизни, станут прокрадываться в нее и ничтожные «раковины», мало пекущиеся о чистоте души.

И воззрев глазами на небо, старец благословил сие место на все четыре стороны и, помолившись здесь с полчаса, продолжал свой путь в Лавру.

И вот ныне, когда предреченне блаженного старца сбылось во всей точности, и, вместо сыпучих песков, перед нашими глазами красуется цветущий, благоустроенный монастырь, невольно приходят на память пророческие слова: Возвеселится пустыня и сухая земля, и возрадуется страна необитаемая и расцветет, как нарцисс. Великолепно будет цвести и радоваться... и увидит славу Господа, величие Бога нашего...

Восстань же, светись, ибо пришел свет твой и слава Господня взошла над тобой...

3. Шел однажды блаженный по берегу Днепра в Лавру. С ним был его келейник Пантелеймон. Было около четырех часов пополудни, и до звона в церковь оставалось часа два. Поровнявшись с тем местом, где возвышаются на горе Лаврские Пещеры, старец увидел на берегу Днепра привязанную лодку и говорит:

– Чуеш, Пантелеймон, що я придумав?

– А що таке, батюшка?

– Перейдем с тобою на ту сторону Днипра. Там нема кому Богу молытыся, то мы помолымся за всих и почитаем святую Псалтирь.

– Як знаете, батюшка.

Путешественники подошли к самому берегу, и блаженный, отвязав стоящую лодку, которая была без весла, предложил Пантелеймону садиться:

– Сидай.

– Да як же мы пойдем,– в недоумении отвечал на это келейник,– высла нема, батюшка. Треба за выслом сбигать: вон каравулка стоить...

– Не треба. Сидай, кажу.

– А высло ж як? Руками чи що?

– Да нащо тоби, дурень, высло?

– По води пидпырацея, лодочкою правыть...

– Сидай, сидай! Господь цилым мыром правыть, та Вин и нашею шкорлупою управыть...

Пантелеймон сел и смотрит, что будет дальше. Блаженный оттолкнул лодочку от берега, а сам поместился на корме и раскрыл Псалтирь.

– Господи, благослови! – сказал он и углубился в чтение.

И – о чудо! – лодочка спокойно пошла сама вперед... Пантелеймон сидел изумленный и, затаив дыхание, не мог вымолвить ни единого слова. Речная зыбь колыхала утлое судно; солнце приветливо грело с высоты: легкий ветерок носился по воздуху, нежно ласкаясь по лицу ездоков. Пространство к берегу все уменьшалось и уменьшалось... Вдруг перед изумленным взором келейника что-то блеснуло. Из воды повыскакивало множество золотых рыбок и, опустившись на дно лодки, стали играть там, ярко сверкая на солнце блестящей чешуей. Пантелеймон остолбенел и вопросительно взглянул на блаженного старца. Но Феофил сидел, не шевелясь, и, скрестив па груди руки, сделал ему знак молчать.

- Тише... мовчи...– сказал он, – Это ангелы Божии . Их посыла Господь для нашего утешения.

Пантелеймон пришел в неописуемое восхищение и любовался рыбками. И только тогда, когда лодка стала приближаться к берегу, рыбки выпрыгнули через борт и скрылись под водой.

На обратном пути повторилось то же самое.

– Положи хранение устом твоим,– сказал старец келейнику, когда они покидали берег Днепра,– и дверь ограждения во устнах твоих, и не рассказывай никому о виденном тобою до тех пор, пока я не умру.

Пантелеймон до самой кончины блаженного старца хранил все это в великой тайне и только по смерти его стал рассказывать о сем чуде⁴ многим из Лаврской братии.

Дивен Господь, Который творит все, что хочет, на небесах и на земле, на морях и во всех безднах. В Его руке глубины земли и вершины гор. Его-море, и Он создал его...



4. Не менее этого достоин изумления и другой рассказ келейного.

Это было в мае 1853 года, то есть за полгода до кончины блаженного. Старец жил тогда в Голосеевской пустыни.

– Пантелеймон! – сказал он ему как-то раз после обеда.– Идем в лес, Богу помолимся.

Пошли. Странствовали по лесу до усталости. Блаженный читал дорогой Евангелие, пел псалмы и вязал чулок, а келейник нажинал серпом траву и упаковывал ее в круглую веревочную сетку, чтобы попотчевать, по возвращении домой, бычка. Когда наступил вечер и солнце стало садиться, путешественники повернули домой. Проходя мимо того места, где ныне Преображенская пустынь, старец остановился и говорит:

– А що, Пантелеймон, давай на горци посыдым, на святу Лаврию полюбуимся. Усталый келейник только того и ждал и, с удовольствием развалившись на траве, принялся дремать, а старец Феофил вынул кусок льда, развел его с водой и, прибавив туда немного меду, стал этим подкреплять свои истощенные силы. Прошло полчаса. Вдруг блаженный кричит:

– Пантелеймон! Геть странники идут – бижи позовы их...

Вздремнувший келейник поднял голову и, увидев идущую но дороге партию богомольцев, подозвал их к старцу.

– Боже поможи вам! – приветствовал их блаженный.

– Спасыби, батюшка,– отвечали мужички.

– Вы, мабуть, ничого ще не йилы? –спросил блаженный.

– Та де ж там, батюшка... Водычки с сухарями пожевалы, а горячои стравы вже цила недиля на языци не було.

– Та ничого... Посыдить, побалакайте тут. Матерь Божа усих за раз накормить. Затем, рассадив странников по местам, блаженный вынул из корзины чугунный таганок, ножичком вырыл в земле небольшую ямочку и послал келейника насобирать щепок.

– Щепок? Та на що ж воны вам, батюшка,– изумился келейник, так как знал, что варить все равно нечего.

– Дурень! Кашу варыть будем. Бачиш, богомольцив накормить треба. Щепки были принесены, но недоставало огня.

– От яка бида,– с досадой заметил Пантелеймон.– Нема огню, батюшка.

– А Бог!? – внушительно сказал на это старец.

И подняв очи горе, начал молиться: «Господи! Пред Тобою идет огонь и молни освещают вселенную. Услышь же Господи голос молений моих, когда я взываю к Тебе, когда поднимаю руки мои к святому храму Твоему. Услышь, да едят бедные и насыщаются и восхвалят имя Твое Всеблагое!» С этими словами он положил на восток земной поклон и осенил таганок благословением:

– Во имя Отца и Сына и Святаго Духа...

Но едва только произнес он эти слова, как из-под таганка показался сизый дымок, щепки задымились и вскоре разгорелись ярким пламенем. Увидав такое чудо, Пантелеймон хотел бежать, но старец остановил его и, незаметно погрозив пальцем, приказал набросать в горшок мелкой травы, а сам положил туда несколько взятых из корзины камешков и кусок льда. Когда все это стало закипать, блаженный, не прерывая умной молитвы, благословил таганок еще раз и размешал.

– Ну, теперь покуштуй,– сказал он, обращаясь к келейнику.

Пантелеймон зачерпнул содержимое в горшке на кончик ложки и осторожно лизнул языком: затем зачерпнул еще раз и попробовал уже целую ложку.

– Батюшка! – в изумлении воскликнул он,– Ей-же, ей, манна каша.

– Та налывай же, дурень, скорийше гостям, бо скоро захолоне.

Келейник и радостью и страхом ухватил горшок в руки и стал разливать кашу богомольцам в их дорожные мисочки, но – о, чудо! – сколько ни наливает, каша в горшке нисколько не убывает. Всех уже накормил, всех наделил, а горшок все еще как будто полный. И как некогда умножились в пустыне малые хлебы для множества народа, так, и теперь умножилась эта пища по молитвам старца Феофила.




– Ну, теперь с Богом,– ласково проговорил блаженный, обращаясь к странникам, когда те окончили свою трапезую– Идить во святую Лаврию и молитесь за всих.

Пораженные небывалым чудом, мужички отправились своей дорогой и, придя в Лавру, с радостью и страхом стали оповещать всех о совершившемся на их глазах чуде.

Велик же Бог земли Русской, Который отверз двери неба, одождил манну и послал пищу до сытости и они ели и пресытились... Ибо все, чего ни попросите в молитве с верою, – получите...



5. 5 июля 1853 года, в восемь часов утра, приехала в Лавру игумения Киево-Флоровского монастыря Серафима вместе с казначеей своей монахиней Агнией⁵ чтобы попросить митрополита Филарета отслужить в обители в день храмового праздника Казанской иконы Божией Матери обедню. Владыка встретил просительниц ласково и с удовольствием согласился на приглашение.

– Хорошо, хорошо – сказал он.– Буду, непременно буду. Только приготовьте все, что требуется для священнослужения.

Игумения стала прощаться, но митрополит начал удерживать ее.

– Ты это куда же изволишь, мать честная? Домой, что ли?

– Думаю, домой, Ваше Высокопреосвященство.

– А не угодно ли со мной в Китаевскую пустынь? Там у нас придел во имя преподобного Сергия. Я собираюсь сегодня отслужить Литургию, ну вот, кстати, и ты помолишься с нами.

– Благословите, Владыко святый! С большим удовольствием...

Митрополит засуетился и стал собираться в путь, но к великому своему огорчению, никак не мог отыскать своих четок⁶.

– Ах, ты, горе какое,– заволновался старец.– Неужели я четочки в Голосееве забыл?

И стал звать келейника, отца Назария.

– Не угодно ли мои,– предложила догадливая Серафима.

– Твои? А как же ты без четок останешься? Нехорошо! Говорят – плохая примета... Ну, да куды ни шло, давай твои.

Игумения передала Владыке четки и, не медля ни минуты, откланялась и уехала с Агнией в Китаев.

В Китаевской пустыни происходила в тот день невообразимая суета. Все выметалось, чистилось, прибиралось. Митрополит сообщил о предстоящем своем приезде довольно поздно, и застигнутые врасплох пономари суетились и бегали по церкви, приготовляя облачения, а ризничий и начальник пустыни совсем уморились. Чтобы не прозевать приезда Владыки, еще с самого рассвета был послан на колокольню дозор, внимательно наблюдавший за всеми проезжающими экипажами. И вот, один из дозорных, заметив приближающуюся издали четверку⁷ Флоровской игуменьи и, принимая это за экипаж митрополита, со свойственной молодым послушникам услужливостью, крикнул:

– Едет!..

Звонарь только этого и ждал и «нимчтоже сумняшеся» твердой искусной рукой ударил «во вся».

Немедленно вышла из церкви братия с хоругвями, крестом, святой водой и во главе с начальником пустыни выстроилась попарно за воротами.

Четверка подъехала, кучер остановил лошадей, но вместо ожидаемого Владыки, из кареты вышла... Флоровская игумения Серафима. Произошло маленькое замешательство, но быстро было улажено.

Вскоре приехал митрополит, и обедня была отслужена с подобающей торжественностью. Церковь и монастырский двор были переполнены молящимися дачниками и толпою богомольцев из Лавры. В Литургии и молебне принимал также участие и блаженный Феофил и, по обыкновению своему, во время богослужения, конечно, стоял от всех в полоборота. По окончании обедни митрополит стал благословлять народ, а игумения Серафима с казначеей Агнией направились к воротам, чтобы уехать домой. Когда они проходили по церковному помосту, на пути их встретил Феофил и, не отвечая на приветствие Серафимы, вынул из кармана бутылку с песком и обсыпал ее с головы до ног. Серафима испуганно вскрикнула и, расстроенная, поспешила со своей спутницей к воротам; но когда они усаживались в карету, к ним подбежал келейник Феофила Иван и подал Агнии длинную женскую рубаху, внутри которой был завязан целый сноп ржи.

– Ах, Боже мой, что это? – отшатнулась Агния.

– Не бойтесь,– отвечал келейник.– Это батюшка Феофил прислал. Скажи,– говорит,– Агнии, пускай колосики поснимает и себе возьмет, а мне чтоб соломку назад отослала.

Агния в великом смущении приняла дар и положила его внутри кареты, а кучер, взмахнув кнутом, погнал вперед лошадей.

Что же предвещал этим поступком блаженный? А вот что. Тотчас по приезде домой Серафима почувствовала себя дурно, а к вечеру занемогла и слегла в постель, так что на праздник Казанской, когда митрополит приехал во Флоровский служить Литургию. Серафима не могла уже встать с постели. Узнав от сестер о ее внезапной болезни, Владыка чрезвычайно опечалился:

– Сохрани ее Бог,– с нескрываемой грустью произнес он.– Такая молодая, цветущая, полная жизненных сил и занемогла... Молитесь о ней, сестры о Христе, молитесь усердно да сохранит ее здраву и невредиму Господь... Пойдемте, утешим ее,– обратился он к стоявшему тут же генерал-губернатору князю Васильчикову, истинному и Боголюбивому сыну Церкви.

Когда они вошли в спальню, больная лежала без движения. Заметив присутствие высоких посетителей, она зашевелилась и хотела приподняться с постели, но Владыка запретил ей беспокоиться.

– Четочки-то, четочки помнишь? – расстроенным голосом вопросил он больную Серафиму, умильно приглядываясь к ней.– Приметочка-то моя, видишь, оправдалась. Да! Оправдалась...

И осенив болящую святительским благословением, пожелал ей скорого выздоровления и вышел.

К вечеру Серафиме стало гораздо хуже, а 10 июля, в день преподобного Антония Печерского она почувствовала себя на исходе жизни и приказала послать в Лавру карету, чтобы пригласить своего духовника, иеросхимонаха Парфения. Когда же старец приехал к ней со Святыми Дарами и вошел в комнату, было уже поздно: игумения Серафима скончалась.

На место усопшей игумений была избрана казначея Агния и 12 июля того же года, на третий день после кончины Серафимы, приступила к исполнению своих новых обязанностей...⁸

6. 13 сентября 1851 года, в четверг, в семь часов вечера, Государь Император Николай Павлович с великими князьями Николаем и Михаилом Николаевичами приехал в Киев.⁹ Так как было уже темно и притом Государь в этот день следовал по житомирскому тракту (из Луцка), то заезжать в Лавру ему было поздно и не по дороге, и он проехал прямо на квартиру в дом военного губернатора. На следующий день, 14 сентября, по случаю праздника Воздвижения высокие путешественники слушали в Лавре Литургию, совершенную митрополитом Филаретом. Затем в десять и три четверти часа был смотр войск на Эспланадной площади, откуда Государь проследовал в Софийский собор, а оттуда в Михайловский монастырь, затем осматривал город, вновь возводимые крепостные и другие постройки и арсенал.

15 сентября Государь с великими князьями выехал в двенадцать часов дня на смотр войск в Елисаветград.

19 числа в двенадцать часов дня Николай Павлович вернулся в Киев один, без великих князей. В два с половиной часа пополудни в сопровождении генерал-губернатора и военных инженеров он осматривал крепостные работы и от новых, ныне Никольских, ворот прошел пешком через двор инженерной команды и мимо лаврских конюшен, помещавшихся подле Никольского монастыря (так называемого малого Николая) в военный собор (большого Николая). Осмотрев собор, Государь сказал встречавшему его настоятелю:

– Хороший собор! Надобно его возобновить.

Затем, указав на почерневший от времени иконостас, спросил, кто его строил, на что протоирей отвечал:

– Гетман Мазепа, Ваше Величество, в 1690 году. Государь сказал:

– Здесь его проклинают, здесь же за него и молятся, дабы Бог простил его.

Потом, заметив протоирею, что в соборе на стенах находятся иконы и народ стоит к ним тылом, велел снять их оттуда и поставить ближе к иконостасу и в алтаре.

Из военного собора Государь направился к Аскольдовой могиле, которая, по предположениям местного начальства, предназначалась к срытию, так как через это место должны были проводить шоссейный спуск к мосту. Государь приказал провести шоссе мимо Аскольдовой могилы, сохранив существующее кладбище, из которого начали было уже вывозить покойников. Затем Николай Павлович продолжал осмотр крепости и цитадели до половины четвертого. В половине четвертого Государь сел в экипаж и в сопровождении свиты, инженеров и городских властей, отправился на квартиру. При этом случился весьма знаменательный казус.

Когда экипаж проезжал по Печерску и сворачивал на одну из прилегающих улиц, навстречу, из-за угла, попался Государю отец Феофил на своем бычке, и едва только царские лошади поравнялись с телегой старца, как остановились против быка, точно вкопанные. Все усилия кучера направить их вперед были напрасны: лошади рвались то вправо, то влево, но сдвинуть экипажа с места не могли.

Заинтересованный Государь, увидев близ себя монаха в оборванном полукафтане, пожелал узнать, кто он такой. Свитские Государя и городские власти немедленно бросились к Феофилу и подвели его к Царскому экипажу.

– Ты что за человек? – сурово вопросил Феофила Николай Павлович, окидывая его проницательным взглядом.

– Божий я человек, – с детским простодушием отвечал блаженный.

– Знаю, что Божий, но откуда ты и куда едешь?

– Видкиля я – там мене вже нема. Де нахожусь теперь – там мене всяк бачыть. Де буду посля – один Бог знае...

Николай Павлович оглянулся и вопросительно посмотрел на свитских. Те, крайне смущенные таким ответом старца, поспешили дать пояснение, что этот встречный простец – юродивый монах Киево-Печерской Лавры Феофил.

– Юродивый монах? – переспросил Николай Павлович с удивлением. – Странно.

И желая затем прекратить смущение сопровождавших его лиц, добродушно обратился к Феофилу и сказал:

– Ну, поезжай с Богом. Пожелай и мне счастливого пути.

– Ни, Государь... Тоби треба пройты через терние, – отвечал на это блаженный, спокойно взбираясь на свою повозку.

В эту минуту лошади рванулись в сторону, и царский экипаж помчался вперед. Государь слышал эти пророчески-знаменательные слова старца Феофила и с любопытством еще раз пристально оглянулся на странного монаха...

20 сентября, утром, Государь неожиданно посетил Лавру и без всякой встречи вошел в соборную церковь, где шла Литургия и пели «Достойно есть». После обычных напутственных молитв Государь, устранив торжественные проводы от церкви до святых врат, принял благословение от митрополита и отправился в дальнейший путь в Петербург.

В 1852 году Император Николай Павлович в последний раз посетил дорогой его сердцу Киев незадолго до начала войны с Турцией, приведшей к несчастной Крымской кампании, уложившей Государя в безвременную могилу. Николай Павлович прибыл в Киев с великими князьями Николаем и Михаилом Николаевичами 5 октября, в воскресенье, в одиннадцать часов утра, по тракту из Николаева. В час пополудни Государь был в Лавре. Там он посетил митрополита и, беседуя с ним наедине, в его покоях, был крайне угрюм и невесел. Чело и взор его были омрачены неотвязной думой. Николай Павлович вспомнил о покровительствуемых им христианах на Востоке, которых снова угнетали теперь жестокие турки, и размягченное молитвой в храме сердце русского Царя проникнулось жалостью к несчастным страдальцам. Вспомнил он также о том, как турки и прежде угнетали славян и греков и как русские Государи старались облегчить их печальную участь, и даже он, Император Николай Павлович, вынужден был объявить им кровопролитную войну. Турки были тогда разбиты и просили мира, а Греция была признана независимым государством. Теперь они снова начинают притеснять подвластных им христиан и опять вынуждают его объявить им войну. Но теперь силы турецкие увеличатся втрое: англичане и французы, желая ослабить могущество России, готовятся помогать им. В конце разговора Государь, как бы намекая Владыке на тревожное состояние политических дел, открыто выразился, что над Отечеством расстилается грозная туча, но он употребит все возможные усилия, чтобы не допустить опятнаться дорогой Родине и суметь достойно проучить дерзких врагов.

Я не желаю проливать напрасной крови верных сынов моего Отечества, но тщеславные враги заставляют меня обнажить мой меч. Планы мои не решены пока, нет! Но сердце чувствует, что время приближается и они скоро будут приведены в исполнение. После этих слов Государь грустно опустил голову и задумался.

– Ах, как бы я желал знать, что ожидает Россию в будущем, – после некоторого молчания продолжал он.

– Но сего никто же весть, токмо Един Бог, – со вздохом заметил ему митрополит.

– Знаю, знаю, что так... – отвечал Государь–Но знаю и то, что святая Киево - Печерская Лавра, искони служащая рассадником веры и благочестия, всегда была богата благочестивыми иноками, носящими в себе дух истинно подвижнической жизни. Нет ли и теперь у вас одухотворенных благодатью старцев, у которых я мог бы испросить совета на мои предстоящие политические проекты?

– Есть, Государь, – отвечал на это митрополит. – Есть такой... И хотя образ жизни его нисколько не походит на образ жизни остальных иноков вверенной мне Богом обители, однако, со смелостью могу уверить Ваше Императорское Величество, что под покровом его простоты и юродства скрывается благодать Святого Духа и несомненный дар прозорливости.

– Уж не тот ли это высокий монах, которого я встречал некогда по пути в город? Насколько мне помнится, он проезжал тогда на телеге, запряженной быком...

– Ты не ошибся, Государь, – отвечал Владыка митрополит. – Это он, схимонах Феофил. Если угодно будет Вашему императорскому Величеству, я не замедлю представить его пред Ваши светлые очи. Он живет в Китаевской пустыни, и через час мой экипаж доставит его сюда.

– Нет, не надо. Мы лично отправимся к нему. Это будет гораздо лучше.

После вышеприведенного разговора Государь посетил Софиевский собор и Михайловский монастырь, а затем, отобедав у себя на квартире, дождался приезда митрополита Филарета и, усевшись рядом с ним в его экипаж, отправился в Китаевскую пустыни к старцу Феофилу.

Что же сделал блаженный? Несмотря на то, что от имени митрополита был послан из Лавры в Китаев верховой с приказанием удержать старца Феофила на весь день в монастыре, блаженный незаметно пробрался через ворота и ушел в лес. Провидя духом приближение Царского экипажа, он вышел ему навстречу, в Голосеев, но не показался пред лицо Государя, а пропустил экипаж мимо себя, спрятавшись за большое дерево. Затем, дождавшись того момента, когда Царский экипаж стал подыматься шагом на гору, он обежал его стороной через кусты вперед, исцарапал себе до крови руки и лицо и, отыскав находившийся на некотором расстоянии от дороги большой муравейник, разгреб его руками и улегся в середину его на спину.

Погода в тот день была солнечная, теплая, но Государь все время был молчалив и в глубоком раздумьи рассматривал окружающую местность. Вдруг зоркий взгляд его увидел в стороне черное пятно.

– Что там такое? – быстро вопросил Государь митрополита, указывая рукой на заинтересовавший его предмет. – Мертвое тело, что ли?

Владыка взглянул по направлению поднятой руки, но сколько ни силился, не мог рассмотреть старческими очами, что там такое лежит.

– Гавриил! – обратился он к сидевшему на козлах камердинеру. – Ну-тко, брат, разгляди.

– Это лежит человек, Ваше Высокопреосвященство, – отвечал, обернувшись, Гаврилка. – Но только не мертвый, а живой. Вон у него и ноги шевелятся.

– На чем же он лежит? – вопросил в свою очередь и Государь.

– Да видать, на муравейнике, Ваше Императорское Величество, – отвечал Гаврилка.

– Странно... – сказал на это Государь и приказал кучеру свернуть в сторону. Когда высокие путешественники вышли из экипажа и подошли к муравейнику,

Феофил лежал не шевелясь. Руки его были сложены на груди крестообразно, как на смерть, а глаза закрыты совсем. По всему телу и лицу его копошились целыми массами муравьи, но он. точно не чувствуя ничего, притворился мертвым.

– Это схимонах Феофил, – тихо прошептал митрополит Государю, подходя ближе. – Это тот самый старец, к которому мы едем, чтобы навестить его.

– Чего же он лежит тут? – с удивлением спросил Николай Павлович. – Ну-ка, узнайте...

– Феофил! - нагнулся к блаженному Владыка. – Зачем ты лежишь здесь? Молчание.

– Подымись, говорю, проказник! Государь хочет говорить с тобой. Ни звука, ни движения.

– Странно! – с досадой сказал Государь и, сердито махнув рукой, повернулся назад и пошел к экипажу.

– Нет, это неспроста, Ваше Императорское Величество, – заметил Монарху митрополит, когда они садились в карету. – Чует мое сердце, что эта проделка его имеет своеобразное значение.

Но сколько ни силился Владыка митрополит разгадать Государю поступок блаженного старца, не мог дать на то ясного утвердительного ответа.

Прошло несколько времени. Война туркам была объявлена. 2 сентября 1854 года союзный флот пристал к берегам Крыма и высадил многочисленную армию англичан, французов и турок числом до 70000. Наши войска сравнительно с неприятельскими были малочисленны, однако решили защищаться. Русские моряки затопили часть своих кораблей при входе в Севастопольскую бухту, чтобы преградить путь неприятельскому флоту, перетащили с кораблей пушки на берег и вооружили ими батареи. Морское войско обратилось в сухопутное и стало готовиться к отчаянной обороне под начальством храбрых адмиралов Корнилова, Нахимова, Истомина и других. Неприятель подступил. Севастополь как приморский город не был укреплен с суши. Но русские не падали духом и в несколько дней возвели земляные укрепления на протяжении семи верст. День и ночь работали они. Войскам помогали и жители, не исключая и женщин и детей, которые носили землю для насыпей. Одна батарея была возведена исключительно женщинами, почему и названа была «Девичьей»... Война началась. Градом посыпались с обеих сторон бомбы, пули, ядра. С раннего утра до поздней ночи не прекращалась неприятельская стрельба. Весь свет дивился стойкости и необычайному мужеству русских воинов. Но истощились русские силы, редели ряды славных воинов. Росло и кладбище. Удрученный горем Император Николай Павлович заметно похудел. От дум и тревог здоровье его расстроилось. К тому же он простудился и слег в постель. И вот – сначала Синопская битва, затем нерадостные известия с театра военных действий, невероятная гибель наших войск, потеря таких героев, как Нахимов и Корнилов, – совсем обескуражили Государя. Наступило 18 февраля 1855 года, и весь измученный заботами, истерзанный печалями Государь Николай Павлович мирно скончался...

Со слезами на глазах принял маститый Архипастырь это поражающее известие¹⁰ о смерти возлюбленного Монарха. Ибо никто другой не чувствовал такой привязанности и горячей любви, какую питал митрополит Филарет к покойному Государю и всему Царствующему Дому.

– Не стало в России нашего отца родного,– прерывающимся от скорби голосом сказал митрополит своему келейнику отцу Сергию.– Не увидим его более в стенах небес и подобной обители нашей. Не будем более любоваться его богатырской поступью. Не услышим его царственного голоса, не увидим его орлиного взгляда...

«Царь великий, незабвенный, Батюшка ты наш родной, Перед целою вселенной Охранял ты наш покой. Что ж, родной наш, не дождался Благодарности от нас? Что же рано так собрался В путь далекий в этот час? Погляди – мы все рыдаем И тоскуем за тобой, Царский гроб твой обливаем Неподкупною слезой».11

После этих слов митрополит призвал к себе своего камердинера Гавриила Феодоровича Галушку и сказал:

– Помнишь ли, Гавриил, нашу поездку с Государем в Китаев? А помнишь ли муравьиную кучу и Феофила в ней?

– Как не помнить, Владыко святый. Это было три года тому назад.

– Так вот знай же, что я до сего времени не мог разгадать его странного поступка. Теперь же пророчество старца мне ясно как Божий день... Муравьи – это злобствующие враги нашего Отечества, стремящиеся истерзать великое тело России; крестообразно сложенные руки и смеженные очи Феофила – это внезапная, скорая смерть нашего возлюбленного Царя-батюшки...

---

[1] Все помещеные в настоящей книге примеры и случаи записаны мною со слов а) почтенных старожилов - обывателей Киева, б) из рассказов покойных келейников блаженного старца, в) из сведений, переданных бывшим камердинером митрополита Филарета Гавриилом Феодоровичем Галушкою (в монашестве Платон) и многочисленных рассказов благополучно здравствующих старцев Кнево-Печерской Лавры, Свято-Михайловского и Флоровского монастырей, заверенных их иерейскою и монашескою совестью. (Автор).

[2] Подобно Китаевскон и Голосеевской, пустынь принадлежит ведомству Киево-Печерской Лавры.

[3] Да не смущается читающий тем, что здесь восписуется такая честь и я называю это чудом и как бы ставлю подвижника в ряду святых. Ведь святые не на небе делаются святыми, они там только прославляются уже за святость, стяжанную ими здесь, на земле. Быв в настоящей жизни в малом верны, они в будущей над многими поставляются.

[4] Матф. 14. 19–20.

[5] Урожденная Анна Грнндлинг. Перешла из лютеранского вероисповедания в православие и в 1829 году поступила послушницей но Флоровский монастырь.

[6] У Высокопреосвещеннейшего Филарета очень часто исчезали из его комода разные вещи, например, пояса, платки, четки и прочее, которые он раздавал в благословение, а иногда, за неимением в руках денег, даже в милостыню.

[7] В 50-х годах прошлого столетия настоятели и настоятельницы монастырей, так же, как и митрополит, выезжали на четверках.

[8] Кстати, заметим здесь, что игуменья Агния отличалась чрезвычайной кротостью нрава и любвеобильным сердцем, за что особенно была любима блаженным. В 1850 году она удостоилась принять от руки его пострижение в схиму и, нареченная Варварой, скрывала это до самой своей смерти, последовавшей 30 сентября 1865 года.

[9] Государь Николай Павлович был в Киеве пятнадцать раз, а в святой Лавре около тридцати раз. (Лаврский Архив. Дела о Высочайших посещениях).

В первый раз он посетил Киев в 1816 году, будучи еще великим князем.

Во второй раз посетил по воцарении с 23–26 июня 1829 года.

В третий раз – с 31 мая по (?)июня 1830 года.

В четвертый раз– в сентябре 1832 года.

В пятый раз – с 10–11 сентября 1835 года.

В шестой раз–14 августа 1837 года. 15 августа, в день храмового Лаврского праздника Успения Богоматери, согласно данному митрополиту Филарету обещанию, Государь слушал в Лавре торжественную Литургию. По окончании богослужения митрополит просил удостоить его Высочайшего посещения. Государь вышел из храма в 11 часов и, проходя по Лаврскому двору в митрополичьи покои, обратил внимание на обычный обед для нищих и богомольцев, устраиваемый Лаврой ежегодно в этот день еще со времен преподобных основателей Лавры Антонин и Феодосия Печерских, по их завещанию. Осведомившись об этом, Государь пожелал попробовать той же пищи, которая была предложена пароду. Ему принесли хлеба на деревянной тарелке, деревянную ложку, кислых щей и пшенной каши с молоком. Отведав принесенной трапезы, Государь похвалил вкус ее и сказал: «Очень рад, что соблюдается древность. Желаю, дабы и впредь святые предания святых отец наших были сохраняемы нерушимо в наставление современникам и в поучение потомства...» Царский прибор, в память этого посещения, сохраняется и теперь в Лаврской ризнице. 16 августа Государь выехал из Киева.

В седьмой – с 10 –12 августа 1840 года.

В восьмой– 19 сентября 184(?,)года.

В девятый – в 1845 году. Прибыв 22 мая вместе с великим князем Константином Константиновичем, он следующий день посвятил осмотру некоторых учреждений. 24 мая, в день праздника Вознесения, был в Софийском соборе на Литургии, оттуда заехал на квартиру, а затем – в Лавру. Так как Государь никого не предупредил о своем посещении, то неожиданный приезд его всполошил всю братию, которая в то время трапезовала. Заметив прибытие Государя, все засуетились: кто застилает ковры, кто облачается, кто зажигает свечи. Но вот Государь вошел в церковь. Посмотрел кругом, видит – никого нет, один только старик-монах зажигает паникадило. Государь взял старика за локоть и сказал: «Оставь, не надо». Монах, не оборачиваясь и полагай, что ему говорит кто-нибудь из послушников, не знающих еще о приезде Государя, толкнул Николая Павловича локтем и сердито проговорил: «Тебе никто не пытае, иди прочь! Сам знаю, що треба». Государь улыбнулся и пошел далее. Старик пришел потом в ужас, когда ему сказали, что ответ его был обращен к Царю. Приложившись к святым иконам и мощам. Государь взял благословение у митрополита и отбыл в Петербург.

В десятый раз Государь посетил Киев проездом и пробыл в Киеве и Лавре около семи часов.

В одиннадцатый раз – 8 сентября 1847 года. Он предполагал приехать в шесть часов вечера, а неожиданно приехал в шесть часов утра. Подъехав к святым лаврским вратам, Государь Николай Павлович вышел из экипажа и направился с сопровождавшим, его генерал-адъютантом Орловым к Великой церкви. Двери последней по случаю раннего времени оказались запертыми. Обширный лаврский двор и особенно преддверие церкви были переполнены спящими богомольцами, собравшимися сюда к предстоящему празднованию Успения Богоматери. Государь остановился перед церковью, рассматривал некоторое время изображения святых при входе в храм и читал начертанные золотыми буквами по обеим сторонам церковных дверей тропарь и кондак лаврскому храмовому празднику Успения Богоматери. Вскоре во дворе показался монах. Государь окликнул его. Оказалось, что это был иеродиакон, шедший служить раннюю обедню при митрополичьих покоях. Государь спросил его о времени служения в Лавре ранних и поздних Литургий и потребовал отворить церковные двери. Войдя в церковь, Государь приложился по обычаю ко святым мощам и иконам и уже собрался выходить, когда явился извещенный о Царском прибытии наместник Лавры, архимандрит Лаврентий, который и проводил Государя до святых ворот. По случаю раннего времени приезда Государя не заметил почти никто, ни из монастырской братии, ни из кителей Печерска.

В двенадцатый раз – 21 сентября 1850 года. 24 сентября был воскресный день. Утром в этот день Николай Павлович слушал в Лавре Литургию, которую служил митрополит. По окончании обедни Государь милостиво беседовал с митрополитом и между прочим в разговоре сказал: «Служение ваше прекрасное: только прикажите диаконам не горланить». Нужно заметить, что в ту пору в Лавре перводиаконом был Антоний и до сих пор, вероятно, памятный многим киевлянам-старожилам. Голос у Антония был громовой, но несколько резкий. Про этого Антония острили, что провозглашенное им в Лавре многолетне было слышно однажды на высочайшем смотре войск в Белой Церкви. Конечно, в Царском присутствии Антоний особенно постарался отличиться своим голосом, но резкий тембр его, как мы видели, не понравился Государю. Чтобы предупредить повторение подобного случая на будущее, митрополит сделал Духовному Собору Лавры предписание следующего содержания: «Государь Император, в высочайшем присутствии при совершении Божественной Литургии 24 сентября изволил изъявить всемилостивейшее одобрение соборного служения. Вместе с тем Его Величество, заметив весьма неприличный крик перводиакона Антония, изволил приказать мне удерживать вообще диаконов от неумеренного возвышения голоса при священнодействии. Духовный Собор Лавры имеет объявить иеродиаконам сию Высочайшую волю к должному и непременному исполнению». Вследствие такого предписания митрополита со всех иеродиаконов Лавры взята подписка не возвышать при священнослужении голоса.

25 сентября в половине одиннадцатого утра Государь отбыл из Киева.

[10] Известие это принесено было в пятницу племянником митрополита Филарета ректором Киевской Духовной Академии архимандритом Антонием (впоследствии архиепископ Казанский).

[11] Отрывок из «Плача», ходившего в то время по рукам в литографированных оттисках.

к оглавлению

К читателю     1     2     3     4     5     6     7     8     9     10     ...